Юность Маркса - [33]

— Доброе утро, доброе утро! — кричит он, доставая из кармана небольшую коробочку. — Я уверен, господа, вы еще не знаете о последнем достижении века.

Монтиньи с торжеством вынимает деревянную палочку и чиркает о поверхность коробки. Отсыревшая спичка не зажигается. Он пробует другую, третью. Генрих Маркс машет зонтиком в знак нетерпения. Пресборк готов засмеяться. Букинист бледен, и Карл отводит глаза, чтоб не огорчить бывшего учителя. Но внезапно десятая спичка неуверенно зажигается и горит, как маленький факел.

Карл облегченно вздыхает.

— Каково! — торжествует Монтиньи. — Просто, экономно, удобно. Верьте мне, мы стоим на пороге удивительнейших открытий и происшествий.

Глава третья Пробуждающаяся Германия

1

В конце Церковной улицы, в угловом доме в три окна, надворные строения которого протянулись почти до старой городской стены, находится «Гессенское подворье». Вряд ли найдется в Дармштадте человек, который не выпил бы хоть однажды кружку вина или пива в этом трактире и не обменялся бы несколькими словами с его содержателем.

Задолго до того, как Гюркнер получил наследство, он был уже хорошо известен в городе, особенно среди торгующих на рынке крестьян.

Господин Гуго Гюркнер служил тогда сторожем и сидел в караульне возле полосатого шлагбаума. Собирал пошлину с проезжающих в город возов: от него зависело поднять или замкнуть цепь, придерживающую заградительный шест. Сторож, впоследствии владелец трактира, неизменно придерживался дедовских обычаев. Он долго не решался обновить ветхую мебель «Гессенского подворья»; долго не решался убрать неуклюжие, громоздкие кресла с высокими, резными, непоправимо пыльными спинками и похвалялся тем, что был последним из дармштадтских жителей, срезавшим тощую косицу.

Гюркнер охотно говорил о политике, которая, однако, порождала в его гладко остриженной, примазанной голове невероятный хаос. Вследствие крайнего почтения к военщине он преклонялся перед Наполеоном, но не забывал упомянуть, что в тринадцатом году служил в ополчении ради освобождения родины. Тогда-то военный парикмахер и лишил его дорогой дедовской косички.

Путаница в политических воззрениях Гюркнера с годами возрастала. Он резко осуждал греческое восстание и во время русско-турецкой воины демонстративно повесил в трактире пестро размалеванный портрет султана Махмуда. Вскоре за тем он с неменьшим пылом желал успеха польскому восстанию и завел себе даже трубку с головой Скржинецкого.

Выслушивая упреки в непоследовательности, хозяин подворья заявлял, что греки — глупые лентяи, а поляки — умны и трудолюбивы.

Доказательством последнего должен был служить трактирный слуга Войцек, бежавший после разгрома Варшавы и нашедший гостеприимный приют в «Гессенском подворье».

Будучи строгим приверженцем монархии, Гюркнер всегда находился в оппозиции к городским и сословным корпорациям, то и дело критиковал правительственные распоряжения и глумился над придворною службой и царскими фаворитами. Мотовство великого герцога давало обильную пищу злословию Гюркнера.

Эти особенности хозяина «Гессенского подворья» создали ему славу человека смелых либеральных взглядов и привлекали на Церковную улицу многочисленных недовольных дармштадтских жителей. В трактире по вечерам собирались не только сосредоточенные тяжелодумы-мещане, но и шумливые, беспокойные студенты: Дармштадт все еще оставался обителью студенческого свободомыслия.

Гюркнер был всегда подле тех столов, вокруг которых беседа становилась особенно дерзкой и громкой.

Признавая за студентами ученость, он предпочитал, стоя в стороне, молчать и внимательно слушать их споры.

Бурый дым трубок застилал по вечерам квадратную залу.

Приготовлением еды на кухне подворья ведала сама хозяйка, жена Гюркнера, Маргарита. Дородная малиновощекая женщина получила завидное по своему положению воспитание в пансионе образцовых хозяек. Гюркнер любил похвастать перед друзьями аттестатами жены, свидетельствующими о прилежании и особых достоинствах ее но части рукоделия и кулинарии. Вышедшая замужне по склонности, а в угоду родителям, Маргарита все свои мысли и могучую энергию посвятила «делу», то есть «Гессенскому подворью». Она вела хозяйство, заведовала кассой, строго проверяя, чтоб муж по доброте своей но поил и не кормил посетителей даром. На этой почве между супругами происходили частые ссоры.

Главным доводом Маргариты в таких случаях были не дети и их будущее, а «черный день», который виделся ей в каждом новогоднем календаре.

Образцом «черного дня» для трактирщицы служил 1817 год, когда общий кризис превратил мощный гульден чуть ли не в малоценный крейцер, когда застой в делах приводил нередко к разорению. Тогда-то потерял все отец Маргариты, владелец извозного предприятия.

Во дворе гюркнеровского дома сохранилась древняя хибарка, отдаваемая внаймы мастеровым.

С конца 1833 года домик снял молодой портной Иоганн Сток, которого Гюркнер знал с малолетства. Приветливый, веселый характер Стока и в особенности скромность миловидной, неутомимой жены его, француженки Женевьевы, расположили в пользу квартирантов чету Гюркнеров.

Иоганн Сток, покинув Лион, по пути в Германию застрял более чем на год в Париже, где работал в портняжной мастерской на улице Мира. Там немец пришивал пуговицы к мундирам, фракам, жилетам и сюртукам богатых французов, одевавшихся на одной из дорогих улиц столицы. Кроме пришивания пуговиц, Стоку не доверяли никакой работы.