Юность Маркса - [32]

— Неужели больше Кёльна? — продолжал удивляться Пресборк.

Генрих Маркс уже досадовал на себя, предвидя утомительное старческое многословие.

Трирский историк привел спутников к громоздким развалинам некогда огромных римских терм.

Цепкие травы и нежный шиповник проросли в груде камней.

Дядя Пресборк осторожно присел на плоский камень и решил противопоставить богатым летописям Трира исторические заслуги родного Нимвегена.

— Мы тоже не бедны старым хламом, — сказал он важно. — Родной город твоей матери, Карл, а моей сестры построен, говорят, Юлием Цезарем. Впрочем, я не охотник до старины и всякой ветоши. Деловой человек теперь едва успевает идти вровень со своим веком. Нас, голландских купцов, сейчас больше занимает вопрос о том, как скорее кончить споры с Бельгией. Пусть себе отделяется от нас, но покупает голландские товары.

Внезапно откуда-то на римские термы полил дождь.

Истые трирцы защитились зонтами и поспешили найти убежище под сводами античных бань. Не прошло и двух минут, как солнце скрылось и раздались раскаты грома. Заметались молнии, откуда-то налетел теплый ветер.

Стемнело.

— Виттенбах на этот раз угадал замыслы погоды, — рассмеялся Генрих Маркс.

Зонт вырвался из рук юстиции советника и вприпрыжку поскакал по лужам. Карл бросился спасать его. Вода струилась по камням, омывая потрескавшуюся мозаику. Деревья роняли свежие листья на старые плиты.

— Нам остается, подобно древним, совершить омовение: бассейны полны влаги, — продолжал юстиции советник, прилаживая непослушный зонт в углубление между камнями.

Небо продолжало окатывать знойную почву лютым потоком воды.

К словам природы будь не глух,

И ты узнаешь ход светил,

И дух твой будет полон сил… —

начал Виттенбах, приведя в полное отчаяние Карла.

Притворившись, что не слышит директора гимназии, Карл решился на хитрость.

— В девятом веке, — начал он громко и быстро, — норманны нагрянули на Трир и жестоко расправились с жителями. После разгрома город превратился в ничтожную горную деревушку. Руины, пепелища, кладбища служили горьким напоминанием о сломленном могуществе.

— Мой друг, — вмешался Виттенбах, мгновенно позабыв «Фауста». — Упадок всегда чередуется с расцветом.

Иоганну Пресборку пришлось выслушать, как могущественные епископы возродили город, превратив его в место религиозного паломничества и торговли.

Город аккуратно отдавай дань сменявшимся векам.

Расположенный между Францией и немецкими княжествами, Трир неоднократно менял властителей. Во время Тридцатилетней войны его жители, по воле своего князя, сражались то на стороне Франции, то Испании, то Германии.

— Остальное, истинно важное с исторической точки зрения, — говорит Виттенбах, высовывая голову из-под свода, чтобы проверить, не стихла ли гроза, — относится к поре, когда в Трир пришли французы.

— Отлично помню августовский день 1794 года, — отвечает ему Генрих Маркс. — Мне было двенадцать лет. Вместе с мальчишками квартала я побежал к реке, чтобы видеть подступающие войска неприятеля. Путь им был открыт. Французы шли, распевая «Марсельезу». Барабанщики отчаянно громыхали в такт песне. Наши горожане ждали демонов либо ангелов, но пришли добродушные крестьяне в солдатских мундирах, весьма похожие на мозельских виноградарей.

— Великие дни! — вздыхает Виттенбах. — Когда господин фон Гёте был в Трире, я имел мужество защищать перед ним франков и их революцию. Якобинцы были отважные люди, но Робеспьер завел их слишком далеко… Французские войска вступили в наш город всего через каких-нибудь две недели после Термидора.

Карл вмешивается в разговор:

— Жирондисты умели критиковать Гору, но никогда, насколько я знаю, не противопоставляли ей своего плана.

— Птенцам рано судить орлов. У тебя есть еще время разобраться в этом и уж тогда изрекать свои суждения, — сурово отвечал Виттенбах.

Так же неожиданно, как и начался, дождь прекратился. Усталое, вспухшее небо опоясывает радуга. Быстро сохнут угрюмые лужи. Песок, как губка, впитывает влагу. Весело распевают птицы. Старый Трир, оглушенный грозой, отряхивается и шумит.

Шлепая по мокрой земле, Генрих, Иоганн и Карл направляются домой. Виттенбах размеренно шагает сбоку.

На перекрестке юстиции советник берет под руку директора гимназии и замедляет шаг, чтобы несколько отстать от сына и Пресборка.

— Скажите мне, каковы успехи мальчика в школе? — напряженно спрашивает отец.

— Во-первых, ужасный почерк: учитель древних языков непрестанно жалуется на его каракули. Во-вторых, я заметил у Карла весьма ошибочное и пагубное пристрастие к перегруженности мысли и особой изысканности языка. Не думаю, чтоб средний годовой балл был у него выше тройки.

Виттенбах покидает юстиции советника и скрывается за дверью винной лавки. Пересохшее горло историка жаждет мозельского вина.

На Симеонсштрассе, недалеко от собора, Марксы замечают Эдуарда Монтиньи. Он в раздумье ищет способ перейти улицу, не замочив узких туфель с пряжками. Букинист переминается с ноги на ногу. Он больше чем когда бы то ни было похож на аиста. Хвостами его светлого камзола играет ветер. Карл учтиво окликает бывшего учителя. Высоко закидывая обтянутые узкими темными брюками ноги, Монтиньи бросается к друзьям. Он в большом возбуждении и забывает поэтому задавать вопросы и отвечать на них.