Юность - [7]

— Какому чувству? Ах, как это скучно. Не спорьте.

— Ай, ай, ай, он опять опрокидывает. — Люся Картолина взвизгивает и поднимается.

Лодка шатается еще сильнее.

— Сиди ты, неугомонная трусишка.

— Кира, Кира, оставь.

— Посмотрите, они совсем нас нагоняют. Кто это у них гребет?

— Борис Арнольдович, вероятно.

— Нет, куда ему, он рулевой.

— Это дамская должность.

— Вы его не любите?

— Ах, он такой несносный. Я думаю, это все напускное.

— Что именно?

— Печать эта «нездешняя».

— Он просто…

— Тише, тише, Карлуша услышит. Ведь он поклонник.

— Черт знает, что такое. Я читала вообще, но никак не подозревала, что это так близко может быть между нами.

— Ах, Люси, ты ничего не понимаешь.

— Это только говорят. Но никто не знает наверняка.

— А это что за тип? Карлуша, кто это в той лодке? Лицо незнакомое.

— Это Траферетов. Доктор. Только что кончил.

— Ах, вот, кстати, у меня горло, горло болит.

— Я думал язык от болтовни.

— Не дерзите. Я не люблю.

— Ого! С вами опасно.

— Да! Да! Да!

В лодке, которая обгоняла Картолинскую, сидели барышни Ветровы, Траферетов, Борис Арнольдович и Верочка. Когда лодки поравнялись, молодые начали брызгать друг в друга водой. И от солнечных лучей и ясного голубого дня казалось, что это не брызги воды, а золотые капли дождя.

Когда вышли на берег, весело болтая и шутя, к Боре подошел Карл Константинович.

— Я хотел с вами поговорить.

— Я слушаю.

— Пойдемте в сторону, чтобы нас не слышали.

По дорожке, утопавшей в зелени, они шли молча. Карл Константинович начал:

— Я относительно Траферетова.

Боря вздрогнул.

— Да, насчет Траферетова. Вы любите. Ну и вообще… Нет, нет, я не буду распространяться, но я хочу Вас предупредить.

— Что такое?

— Я хочу вас предупредить, чтобы вы не питали никаких надежд. Мы уже и так обратили на себя внимание. О нас говорят.

— Я вас не понимаю.

— Имейте терпение выслушать. Траферетов не… Ну, он влюблен в Ефросинью Ниловну.

— Боже мой, как же это?

— Так. Влюблен и только.

— Но этого не может быть.

— Верьте, что я вам добра хочу. Послушайте меня и забудьте его.

Вечерело. Зеленые деревья казались вышитыми на синем полотне. Трещали костры. Искры красные летали по воздуху. Пахло луком и огурцами.

Все как-то притихли, сидя на земле вокруг скатерти, на которой были разбросаны закуски. Рядом пыхтел самовар.

— Я давно не помню такого вечера. Верочка, как хорошо. Правда?

— Где Траферетов?

— Не знаю.

— А Боря.

— Не знаю.

— Боже мой, как они долго бродят. Ведь скоро домой.

— А вам можно предложить вопрос?

— Пожалуйста, я буду рад.

— И вы на него откровенно ответите?

— Конечно.

— Честное слово?

— Ну, да. Что за торжественность такая?

(Пауза.)

— А я вспомнил нашу встречу в вагоне. Вы тогда обещали тоже приехать. Помните наш разговор?

— Помню.

— Вы не сердитесь на меня?

— За что? Какой вы странный. Я вас совсем не понимаю.

— И не надо. Я сам не понимаю себя. Вчера был дождь, на террасе у нас холодно, цветы запахли сильнее, и больнее стало вот здесь, в груди что-то. Я не понимаю. Я один. Все время. Все время. А когда с вами — хорошо.

— Траферетов жмет Борину руку.

— Будем друзьями. Да? Мне хочется заплакать. Вам это не кажется смешно?

— Мне? Нет.

(Пауза.)

— Вы немного нервничайте.

— Немного?! Много, много. Я хотел спросить… Вы любите кого-нибудь?

— Я?

— Да, да. Вы. Любите? Правда, это? Ефросинья Ниловна?

— Нет, это не любовь. Я ухаживаю немного за ней, она веселая и потом свободная. Вы понимаете? Это большое преимущество.

— Как? Вы?

— Может быть вы влюблены? И я вам мешаю? Откровенно?

— Что вы, что вы. Я просто так. Если я бы попросил вас пристрелить меня, вы бы пристрелили?

Бледное Лешино лицо стало каменным.

— Как вам не жаль меня? Зачем вы меня мучаете?

— Я? Вас? Простите, я не хотел.

— Я думаю о другом. О своей смерти. Вы понимаете, о своей смерти. Я подошел к пределу. Дальше — тьма, дальше точка. Н-и-ч-е-г-о. — И вдруг опускается на землю и тихо плачет. — Леша, Леша, вы ничего не понимаете.

— Ну, что же это такое? Господа, пойдемте без них. Ведь уже поздно Карл Константинович, вы разве не согласны? Неужели вы хотите, чтобы мы их ждали?

— По большинству голосов, по большинству голосов. Я — за, лично.

— И я!

— И я! Уже холодно! Это не деликатно с их стороны расстраивать компанию.

— Господа не горячитесь, вот они идут сюда.

Показались две фигуры: Бориса и Лешина. Когда они подошли, их осыпали упреками.

— Где вы пропадали?

— Что это за секреты?

Борино лицо было по обыкновению бледнее, глаза темные горели каким-то особенным огнем. Леша Траферетов отшучивался. На обратном пути все были молчаливые и замкнутые.

Две лодки лениво скользили по гладкой поверхности реки. Вода была темная и грязная. А наверху горели ясные звезды, как золотые пуговицы на синем сарафане.

— Василий Александрович! Я к вам прощаться.

— Милый мой, хороший мой, что же вы не предупредили меня, старика, у меня так все нескладно. Ну, ничего заходите.

В единственное окно врывались тусклые лучи. На письменном столе среди желтых осенних листьев окурки папирос и бумага.

— Вы пишите что-то?

— Нет, это так, нечто вроде «мемуаров». Вот мы накроем это лошадкой.

— Какой красивый. Это мраморный конь?

— Единственная вещь собственная Количкина. На уроках скопил деньги и мне старику к дню рождения!.. Потом два письма осталось. Два письма. Борис Арнольдович, вы бы передали их, мне тяжело.