Юность гения - [5]

— Конечно, и большой, — подтвердил отец. Он помолчал, усмешка мелькнула в его усах. — Вот если только мулла Мухаммад разрешит… Пожалуй, попробую с ним поговорить.

— Правда, отец? — просиял Хусейн. — Вот здорово! Спасибо вам!

— Не стоит благодарностей. — Отец прихлебнул чай. — По правде сказать, это не так уж трудно. Мулла Мухаммад так тебя любит, что, наверное, сам проводит наверх со светильником.

— Отлично, — сразу перестав есть, задумался Хусейн. — Отлично. За два-три месяца я смогу сделать то, что не удается мне уже целый год.

Махмуда в данный момент больше интересовали земные заботы. Он покончил с медом и орехами и полез в карман, достал золотой, полученный от высокого богача.

— Папа, вот это вам, — сообщил он деловито и протянул монету отцу.

— Что это? — спросил отец и нахмурился. — Я же просил вас ничего не брать с этих людей.

— Ну, пап! — заныл Махмуд. — Это был такой богач! И рожа — точь-в-точь, как у нашего индюка…

Отец взял монету, помедлил секунду и вдруг резко швырнул ее в хауз.

Он снова смолк и, выждав мгновение, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов, поднял руки к лицу:

— Да будет так. Аминь.

А после полудня братья пошли на книжный базар.

Они шагали по улицам Бухары плечо к плечу: отрешенный, сосредоточенный Хусейн и безмятежный, простодушный Махмуд. Оба в чалмах, оба в легких бязевых халатах.

Бухара жила своей обычной жизнью. Направляясь к базару, прошел запыленный караван из Гурганджа. Пробежал водонос с бурдюком на боку. Неспешно, даже чуть лениво проехала группа всадников, вооруженных саблями и пиками, — гулямы из наемного войска. Проходили женщины: лица их были почти открыты, лишь платки прикрывали лбы и подбородки, и чувствовали они себя на улицах гораздо смелей, естественней, чем пятью веками позже.

Махмуд о чем-то задумался.

— Хусейн! — позвал он. — А правда, что было раньше: яйцо или курица, а?

Хусейн замедлил шаги.

— Ты что, серьезно спрашиваешь?

— Ну конечно.

— Ну и балбес ты у нас, — покачал головой Хусейн.

Махмуд обиделся:

— Если ты будешь все время обзываться, я знаешь что сделаю?

— Что?

— Скажу папе, что ты ходишь к христианам и иудеям, понял?

— Ну и говори, — пожал плечами Хусейн. — Он уже давно знает.

— И разрешает? — удивился Махмуд.

— Точнее сказать: не запрещает.

— Хусейн, а чего ты там делаешь, у этих неверных?

— Пью кровь невинных младенцев.

Махмуд обиженно остановился:

— Я тебя серьезно спрашиваю.

Хусейн пожал плечами:

— Просто беседую с ними. Один старик иудей рассказывает мне историю древних царей и государств и учит латинскому языку. А вот в общине христиан есть врач Абу-Сахл Масихи. Он заговаривает любую болезнь, представляешь?

— Но это же колдовство! — ужаснулся Махмуд.

— Никакого колдовства! — отмахнулся Хусейн. — Просто он умеет собирать и направлять против болезни несколько сил: силу трав, силу полезных движений и силу слова. Он и меня учит понемногу.

— Ну и как, получается?

— Он говорит, что да, я смогу.

— Вот было бы здорово, — вздохнул Махмуд и понизил голос. — Ты бы тогда заговорил нашего папу… Ты знаешь, он ведь сильно болен. — Хусейн молча кивнул. — Один раз при мне ему стало плохо и меня отослали из комнаты, — таинственно продолжал Махмуд. — Но я все равно подглядел. Он стал белый, белый, даже посинел и все время задыхался. Табиб сказал, что у него испортилось сердце.

— Знаю, — невесело кивнул Хусейн. — Из-за этого я и хожу к хакиму Масихи…

Братья свернули за угол, и тут послышались громкие, зазывные голоса:

— Книги, книги! Лучшие рукописи со всех концов света! Дешево и с картинками!

Бухарский книжный рынок тысячу лет назад был крупнейшим в мире. Наверное, только в Китае, Индии и Багдаде можно было увидеть что-то подобное: ярмарку рукописей. В лавках, лавчонках, на прилавках, а то и просто на лотках громоздились книги. Были тут тяжеленные кораны, толстенные своды установлений, пухлые молитвенники, жизнеописания, панегирики. Были сонники, звездочетные, гадательные, поварские и цветоводческие книги. Были темные предания, сборники примет, трактаты о правилах любви, о погоде, об искусстве всех игр — от шахмат до игры в кости, о торговле, о составлении орнаментов, о зодчестве, об устройстве садов. Была поэзия, в изящных переплетах, с длиннейшими посвящениями, с колонками миниатюр. ^с утонченной каллиграфией. Была проза, история, этнография, минералогия, агрономия, мемуаристика, юриспруденция и еще бог весть что.

Базар бурлил.

— Вот описания дальних земель и краев! Земля самоедов, земля двухголовых, край великанов и сирен!

— Сны и предсказания! Тайны старом колдуньи, сожженной на костре!

— Купите советы! Точные, ясные, необходимейшие советы па все случаи жизни!

— История одной молодой мусульманки, или десять верных способов добиться мужской любви!

— Страшные муки конца света! Правоверные мусульмане, лучше знать о них заранее!

Рассеянный Махмуд, конечно, заслушался, засмотрелся на пестрые рисунки трав и зверей в каком-то пергаментном фолианте и отстал.

А Хусейн привычно и целеустремленно направился туда, где покупателей толпилось поменьше, книги были сложены поаккуратней и шума почти не было — в ряд высоких наук.