Махмуд покатился со смеху.
Хусейн наконец вытащил из-под рубашки муравьев и кинулся на братишку:
— Ах ты бандит!
Они покатились по траве. Хусейн оказался сверху, оседлал Махмуда:
— Сдаешься?
— А там ведь тебя люди ждут, — хитрил Махмуд.
— Пусть ждут! Ты ясно скажи: сдаешься?
— Ну что же делать, придется, — вздохнул маленький Махмуд, и Хусейн отпустил его. — Конечно, было бы время, я бы тебе показал. Да уж ладно, в другой раз. — Он отряхнулся от сухой травы. — Пошли быстрее!
— Сейчас, только умоюсь, — Хусейн направился в угол сада, к роднику.
Они бежали вприпрыжку.
— Много их сегодня? — спросил Хусейн.
— Полный двор. Даже из Нефеса есть, представляешь? Одень тайласан. — Махмуд на бегу протянул брату широкий длинный шарф. — И чалму надо повязать как следует.
Хусейн попробовал на ходу завязать концы чалмы на шее, как ему полагалось, но тут же махнул рукой:
— Да ну! Сойдет и так.
Они миновали внутренние строения двора, обогнули дом. Дорогу им преградил высокий важный мужчина богатого вида.
— Скажи мне, мальчик, — обратился он к Хусейну, — скоро ли прибудет твой брат, отец или кто он тебе, почтенный факих ал-Хусейн?
— Он уже прибыл, — нетерпеливо отвечал Хусейн.
— Где же он?
— Перед вами.
Богач усмехнулся:
— Ты хочешь сказать, что ты и есть знаток корана, ученый законовед и богослов — ал-Хусейн ибн-Сино?
— Да, это я, — ответил тринадцати летний Хусейн.
Богач стал злиться.
— Ты что, смеешься надо мной, щенок? — шагнул он вперед.
— О, аллах! — совсем по-взрослому вздохнул маленький Махмуд. — Каждый день одно и то же. Да он это, он! Вот и тайласан, видите? — Махмуд потряс шарфом. — Настоящий, неподдельный, вручен самим верховным кадием! Просто он не любит его надевать!
— Велик аллах в деяниях своих, — пробормотал богач, смешавшись. — Если так, я жду именно вас… почтенный факих. Я хотел…
— Потом, после всех, — по-детски мстительно ответил Хусейн и прошел мимо оторопевшего богача в небольшой парадный дворик с высоким айваном. Дворик был полон смиренно ждущих людей. Тут были и бедняки, жмущиеся по углам, и люди посостоятельней, в цветастых халатах, — ремесленники, купцы.
— Мир вам, досточтимые мусульмане, — приветствовал всех Хусейн, и толпа сразу подалась ему навстречу. Он не успел даже подняться на айван, как опередивший всех молодой ремесленник в простом халате бросился перед ним на колени:
— Факих, умоляю вас!
Хусейн остановился от неожиданности:
— Что вы делаете? Встаньте!
— Вы моя последняя надежда! — вскинул руки ремесленник.
— Встаньте, вам говорят! — разозлился Хусейн.
— Если вы не вернете мне мою Халиму, я сегодня же во время намаза спрыгну с Большого минарета!
Хусейн в гневе отвернулся:
— Ну и прыгайте! Я ухожу!
— Подождите! — ремесленник вскочил на ноги, и отчаянные слезы залили его лицо. — Выслушайте… умоляю вас! Я обошел лучших бухарских законоведов! Раздал все свои сбережения муллам! Добился приема у самого великого имама! И никто не смог мне помочь! Никто! — Голос у него сорвался в плаче.
— Прямо беда с этими влюбленными, — пробурчал Махмуд.
— Не говори, — отозвался Хусейн.
Ом поднялся на айван, придвинул к себе стопу толстенных книг, доску и калам.
— Садитесь и расскажите все по порядку, — жестом пригласил он ремесленника. — Итак, вы развелись с женой.
— Да! Именно так, баранья моя башка! — снова застонал ремесленник, стуча себя кулаком по затылку. — Это была пустая, ничтожная ссора, но до этого я напился бузы на свадьбе чеканщика Мустафы и поэтому совсем не соображал, что делаю. Когда она отказалась просить у меня прощения, я вызвал муллу, свидетелей, трижды проклял ее и с позором прогнал в дом ее родителей. Утром, чуть свет, я кинулся туда, но было уже поздно! Они приняли развод. Что мне делать, факих, что делать?! Они уже сговариваются с одним вдовцом-лудильщиком, хотят отдать ему мою Халиму, боже! Мою богиню, мою жизнь, мою…
Хусейн властно поднял руку. Ремесленник смолк.
— Какую клятву вы произнесли при разводе?
— Клятву? — переспросил ремесленник. — Ту, что подсказал мне наш мулла…
— Повторите ее.
— Значит, так… — вспоминал злосчастный муж. — «Трижды проклинаю тебя, женщина, и клянусь при свидетелях, что не хочу тебя видеть в своем доме ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой, ни в ясную погоду, ни в пасмурную, ни в дождь, ни в снег, ни в засуху, ни в мороз. Аминь.»
— И все?
— Все.
— Ваше дело просто, — пожал плечами Хусейн. — Действуйте методом исключения. Дождитесь, например, первого затмения и требуйте жену обратно.
— Затмения? — хлопал глазами ремесленник. — Какого затмения?
— Любого. Хоть лунного, хоть солнечного, не имеет значения.
Ремесленник, побледнев, беспомощно оглянулся на напряженно слушающих разговор посетителей.
— Факих… простите меня, — пробормотал ремесленник. — Я простой человек, темный. При чем тут затмение?
— А при том, что это не ночь и не день, не дождь и не туман, не утро и не вечер. Затмение — это затмение, и в вашей клятве оно не упомянуто. Дождитесь первого затмения и требуйте жену обратно о свой дом. Ни один мулла не сможет запретить вам это.
— Да, — растерянно проговорил ремесленник. — Но когда оно будет, это затмение?
Хусейн пожал плечами и оглянулся на братишку:
