— Говорят, почтенный ал-Вахаб, — несмело отозвался Хусейн.
— Еще говорят, что ты и в философию заглядывал не раз?
— Говорят, уважаемый ибн-Кучкар.
— И даже метафизики коснулся?
— Коснулся, таксыр.
— Тогда ты, конечно, слышал обо мне?
Хусейн растерялся:
— Да знаете… нет. Не приходилось.
Ответ этот навел на Вахаба глубокую скорбь. Он утомленно прикрыл глаза рукой.
— Ну вот, — проговорил он с горечью. — Едешь за тысячи фарсахов, чтобы поговорить с ученым человеком, а встречаешь обыкновенного мальчишку, едва научившегося читать.
Хусейна это замечание подавило.
— Конечно, я мало что знаю, — пробормотал он. — Я больше изучал древних: Анаксимена, Эмпедокла, Ксенофана, Галена, Пифагора…
— К чему ты называешь эти имена? — Ал-Вахаб отнял руку от лица и с сожалением посмотрел на Хусейна. — Я давно превзошел их всех. — Он сказал это привычно, с усталым вздохом. — На всем свете лишь Аристотель мог сравниться со мной своим природным умом и ученостью. Но его нет, и я остался один…
Хусейн ошарашенно молчал. Толпа во дворике окончательно онемела перед таким величием.
— Позвольте спросить, почтенный ал-Вахаб, — неуверенно проговорил Хусейн.
— Спрашивай, дитя, — снисходительно позволил наследник Аристотеля.
— В каких же науках вы пошли дальше этих почтенных мужей?
— А во всех, — сообщил ал-Вахаб. — Я, к примеру, создал вопрос, на который никто, никогда, нигде не мог, не может и не сможет ответить. Потому и ношу звание «гроза мудрецов».
— Правда? — оживился Хусейн, и глаза его заискрились от неутомимого интереса. — А нельзя ли услышать этот вопрос?
Ал-Вахаб усмехнулся:
— Хочешь попробовать? Изволь.
Он поднял голову. Глаза его горели. Он величественно обернулся к толпе:
— И вы слушайте, двуухие! — И он произнес мерно, как заклинание: — Всякий знает, что любая курица вылупилась из яйца. Не так ли это?
— Да, так, — закивали люди. — Конечно, почтенный ал-Вахаб…
— А каждое яйцо, в свою очередь, снесено курицей. Ведь верно?
— Еще бы! Само собой.
— Так что же было раньше? В самом начале. Яйцо или курица?
— Яйцо, — быстро сказал Махмуд.
— Да? — расхохотался ал-Вахаб. — Но где же та курица, которая его снесла?
— Нет, прежде была курица, — произнес кто-то из толпы.
— Неужели? — торжествовал ал-Вахаб. — А из какого яйца она вылупилась, а?
Победным, торжествующим, остановившимся взглядом опора наук, светильник разума ал-Вахаб иби-Кучкар из Бинкета обвел толпу.
— Так что же было вначале?
— Петух, — прищурившись, сказал Хусейн.
И грянула, прорвалась хохотом, взрывом веселья и оживления толпа. Смеялись до слез, добавляя свои комментарии по поводу роли петуха, по поводу курицы и всего этого научного диспута.
Не смеялся лишь один ал-Вахаб. Он скорбно, устало опустил голову, покачал ею:
— Горе, горе тебе, ал-Вахаб… Ты опять забыл, что истинная мудрость всегда высмеивается шутами и невеждами.. — Он обвел взглядом смеющиеся лица. — Нет, не место тебе здесь, в Бухаре… В Хорезм! Говорят, только там есть мудрец, достойный общения! Шейх Беруин! Может, хоть он поймет тебя, бедный ал-Вахаб! В Хорезм! В Хорезм!
И, сопровождаемый своими полосатыми слугами, он стремительно покинул двор.
— Мой Хусейн, — почтительно склонился к плечу мальчика старик слуга. — Ваш отец просит вас с братом к завтраку.
Хусейн встал.
— Пусть немного подождут. Я всех выслушаю, обязательно, — распорядился он. — Пошли, Махмуд.
Они зашли за дом и сразу быстро побежали. Махмуд, напевая, поскакал на одной ножке. Хусейн тоже попробовал. Потом по саду пробежались «чехардой», прыгая один через другого. Двое мальчишек, полных жизни и лишь слегка засидевшихся.
— Доброе утро, отец!
На низком столике, на берегу небольшого хауза, был накрыт завтрак: каймак, мед, ранний виноград, орехи. Отец обнял младшего сына, с разбега прижавшегося к нему, потом повернулся к Хусейну:
— Доброе утро, господин факих. — Отец улыбнулся. — Простите, что потревожил вас, но мне тоже захотелось услышать ваш совет. Скажите, что мне делать с сыном, который постоянно пропускает утренний намаз? — Он приобнял Хусейна и усадил обоих за столик, а слуга тут же захлопотал вокруг них.
— Я говорил и повторяю еще раз, — повернулся он к примолкшим сыновьям. —
Я запрещаю вам торговать чужими знаниями. Запрещаю навсегда. Все, чем вы овладели, — плоды чужих трудов, чужих мук и бессонных ночей. Берите это и будьте благодарны. А вот когда вы сами принесете в копилку мудрости что-то свое, выстраданное, вот тогда аллах и люди, быть может, наградят вас. Тогда, но не раньше.
— Извините, отец, — омывая руки из поданного слугой кумгана, покаялся Хусейн. — Я уснул на самой заре и опять проспал…
Махмуд, не дожидаясь кумгана, схватил лепешку п полез за каймаком.
— Снова звезды? — делая строгие глаза младшему сыну, сказал отец.
— Да, папа. Мне нужно было срочно проверить расчеты по противостоянию Марса и его угловой скорости.
— Так-так-так, — кивнул отец. — И кто же оказался уличенным в погрешностях на этот раз? Птолемей, Эмпедокл, ал-Фараби?
— Никто, — с забитым ртом отвечал Хусейн. — Какие могут быть наблюдения и расчеты из нашего сада? Вот если бы забраться на Большой минарет соборной мечети… — Он мечтательно вздохнул. — Но ведь это, наверное, тоже грех…
