Легкий, едва слышный ветер шел по тугаям. В камышовых зарослях сверкал под солнцем мутный, быстрый Мулиан, узкой лентой уходящий к городской стене Бухары.
Девушка спала. Сполз на плечи белый платочек, глянцевый черный локон упал со лба на чуть припухлые, вишневые, совсем еще детские губы.
Хусейн, не отрывая от нее глаз, шагнул к талу. Она не шелохнулась. Хусейн незаметно, почти неосознанно потянулся к ней, к ее губам.
Она медленно открыла глаза, секунду смотрела на него, лицо ее засветилось
— Вы мне снитесь или это правда? — тихо спросила она.
— Правда, — несколько удивленный проговорил он.
Она перевела взгляд на хурджин, набитый травой.
— Пахнет мятой, — она вздохнула и улыбнулась. — Значит, действительно правда.
Она поднялась, сошла на землю.
Какая-то влекущая, тихая женственность была в ней, — во всей этой вытянутой фигурке, в опущенных темных глазах.
— Вы… откуда-то знаете меня? — спросил он.
Она улыбнулась:
— Видела случайно. Вы собираете травы, да?
— Да.
— Чтобы вылечить отца?
— Вы и об этом знаете? — снова удивился Хусейн.
— Слышала случайно.
Они медленно пошли вдоль берега.
Хусейн, чтобы получше разглядеть ее лицо, совсем по-детски забежал с другого бока:
— Как вас зовут?
— Айана. — Она наклонилась, сорвала кустик травы, протянула Хусейну: — Моя бабушка называла эту траву игир и иногда заставляла меня жевать ее. Она вам годится?
Хусейн взял в руки кустик, качнул головой:
— Нет, сейчас она бесполезна. Ваша бабушка была права, но игир лучше всего рвать поздней весной, на заре. Потом он теряет силу.
— А эта? — Айана уже протягивала ему новый кустик.
— Гулхайра, — определил Хусейн. — Помогает при внутренних воспалениях или язвах. Но ее надо сушить особым способом.
— А вот эта?
— Дикий чай. Лечит почки. А вот и скорпионов глаз!
Хусейн присел, стал аккуратно вырывать с корнем низкую бледно-зеленую травку.
Айана подошла, стала помогать.
— Это то, что вам нужно?
— Да. Его применяют при одышке. Только рвите с корнем.
Он встал, перебирая в хурджине травы, и сразу словно забыл о спутнице.
— Ну вот, — проговорил он сосредоточенно. — Теперь мне нужен александрийский лист, молочай и медуница. И тогда, может быть, я смогу составить смесь Гиппократа.
— Гиппократа?
— Да. Он рекомендует эту смесь, но не указывает пропорции. И, как назло, ни Гален, ни ар-Рази, ни ибн-Рустс тоже ничего не пишут об этом! А другие даже не знают состава!
Она качнула головой.
— Гален, ибн-Русте, Гиппократ… вы так много знаете!
— Что я знаю! — раздраженно отозвался он. — Ерунду. Прочитал десяток врачебных трактатов, послушал несколько табибов и знахарей, вот и все… Он поднял взгляд к кронам деревьев: — Вот если бы достать Большую книгу трав!
— Большую книгу трав?
— Да. Ее составили знаменитые врачи в Гундешапуре, в Совете врачевателей. Вот где знания! Вот где тайны человеческого тела и духа! Я бы не только отца вылечил, я бы сам прикоснулся наконец к настоящей мудрости!
Он стоял, подняв голову. Глаза его горели. В них были огонь и неутолимая жажда.
— Неужели эту книгу нигде нельзя найти? — спросила она.
— Нет, — он вздохнул, глаза его потухли. — Вот уже сколько времени я ищу ее и никак не могу напасть на след. Мулла Мухаммад сказал мне, что видел ее в библиотеке эмира. Она стоит там в главном зале, в самом большом шкафу, в золотом переплете. Но туда не попасть.
— Да, — вздохнула она. — Говорят, это может разрешить лишь сам эмир.
Помолчали. Хусейн задумчиво смотрел на воду.
— Извините, мне надо идти, — сказала Айана.
Хусейн встрепенулся.
— Подождите, Айана! Когда же я вас теперь увижу?
Она тихо улыбнулась:
— Я часто прихожу сюда, на берег. Убегаю от всех и сижу совсем одна. Иногда даже сочиняю.
— Что?
— Рубаи.
— Рубаи? — переспросил Хусейн. — Почему именно рубаи?
— Так посоветовал мне один человек. Хусейн, не понимая, смотрел на нее.
— Однажды, когда мне было очень плохо, он по-настоящему помог мне, произнесла Айана. — Просто спас от мрака души.
— Спас, — медленно проговорил Хусейн, мучительно припоминая что-то. — Таким советом?
— Да.
— Но ведь он мог и ошибиться, — он не отрывал глаз от ее лица, вдруг ставшего чем-то знакомым.
— Нет, — ответила она. — Не мог.
— Почему?
Она произнесла спокойно, серьезно, негромко:
— Потому что это ал-Хусейи ибн-Сино. Он никогда не ошибается.
И в следующее мгновение ее тонкая фигурка исчезла в камышах. Лишь мелькнула тень на узенькой тропинке, ведущей по берегу к городской стене.
Поздним вечером Хусейн сосредоточенно переодевался. Он снял с себя все светлое, яркое, заметное, надел рубашку потемней, победнее и серый, невзрачный халат. Потом достал из стенной ниши сундучок, открыл его, извлек пару длинных узких ножен, выбрал тот, что поострей, взял несколько деревянных и металлических щипчиков и зажимов, завернул все это в чистую тряпицу и сунул за пазуху.
Тринадцатнлетний Махмуд, почти не изменившийся за эти три года, лишь чуть-чуть подросший, тревожно наблюдал за ним из своей постели.
— Ты опять туда? — вполголоса спросил он.
— Тише ты! — цыкнул Хусейн. — Отца разбудишь!
Махмуд помолчал, запахнулся поплотней в одеяло, дрожа то ли от ночной прохлады, то ли от острой тревоги за брата,
