Юность - [21]

Люткен, я перечитываю его много раз, потому что не могу выбросить из головы высказывание отца, что девушки не способны писать стихи. Хотя я ему и не верила, эти слова оставили во мне глубокий отпечаток. Мне нужно поделиться с кем-нибудь этой радостью. Дома рассказывать не хочется, Нина тоже не оценит, как много это для меня значит. Единственный, кто, может быть, поймет, — Эдвин. Он первым похвалил мои стихи, правда, сначала насмеявшись над ними. Но это не важно: мы тогда были детьми. Я сажусь в трамвай до Сюдхавнена. Грете открывает и смущенно улыбается, увидев меня на пороге. Заходи, говорит она гостеприимно, забегает внутрь и усаживается на колени Эдвину, что, очевидно, является основным занятием молодоженов. Брат кажется мне совершенно беззащитным в этом глубоком кресле. Привет, произносит он, довольный, как дела? Ему приходится отодвинуть голову невесты, чтобы взглянуть на меня. Как дела у мамуси и папуси? — интересуется Грете между поцелуями. Моя мама терпеть не может этого сюсюканья, но Грете безразличен исходящий от той холод. Мне тоже совсем не нравится Грете: я всегда представляла, что Эдвин найдет красивую, гордую и талантливую женщину, а не маленькую домохозяйку со слащавой улыбкой — круглую, как арка в романском стиле. Но это мало что значило, потому что мои чувства не были даже приблизительно настолько сильными и пылкими, как мамины. Я рассказываю Эдвину о событии и показываю письмо. Он просит Грете сделать кофе, сам же принимается читать. Ух ты, произносит он воодушевленно, тебе должны за это заплатить. Об этом редактор не упомянул ни слова. Смотри, чтобы не обдурил. Я ни на миг об этом не задумывалась. Он ведь получает прибыль с продаж журнала, объясняет Эдвин, поэтому у него не должно быть неоплачиваемых работников. Не должно, вторю я. Даже Эдвин не понимает, какое чудо свершилось, — никто не понимает. Послушай-ка, говорит он. Тебе следует позвонить и спросить, что ты за это получишь. Да, соглашаюсь я, потому что позвонить очень хочется. Очень хочется услышать его голос, и это отличный повод. Грете накрывает стол и болтает о какой-то чепухе, и Эдвин рассказывает ей о письме. Ох, произносит она радостно, теперь у меня в семье будет поэт. Я напишу об этом моим родителям. Хочешь кусочек белого хлеба? Да, спасибо, отвечаю я и спрашиваю Эдвина про его кашель. Врач сказал, что он не пройдет, пока брат работает с целлюлозным лаком. Будет кашлять, пока не сменит род деятельности. В целом врач считает, что всё не так плохо. Умереть или сильно разболеться от этого Эдвин не может. Его легкое потемнело и раздражено. Пока мы пьем кофе, я рассматриваю брата. Счастливым он не выглядит, и может быть, брак оказался совсем не таким, как он ожидал. Может быть, он представлял себе жену, с которой можно разговаривать не только о любви или ужине. Может быть, он представлял себе другие вечерние занятия, кроме как просто сидеть с женой на коленях и признаваться друг другу в сильной любви. Во всяком случае мне кажется, что это может страшно наскучить. Может, тебе пора купить что-нибудь новенькое? — спрашивает меня Грете. Я никогда не видела тебя ни в чем другом, кроме этого платья casaque. Тебе бы стоило сделать перманентную завивку, говорит она, как у меня. На голове у нее копна мелких кудряшек, а в ушах два больших кольца, которые позвякивают, когда она качает головой. Ну не странно ли иметь такого красивого брата? — спрашивает она. Наверное, тебе это кажется таким странным. Эдвин устает от ее болтовни и быстро пересаживается обратно в кресло. Чашки убраны, Грете снова размещается на коленях и накручивает его черные кудри себе на палец. Я считаю, что брат женился, чтобы обрести свободу и спокойно жить в собственной комнате, снимаемой у строгой хозяйки, — а что ему еще оставалось? Я ведь тоже не планирую оставаться у фру Сур до конца своих дней. Даже юность — она временна, хрупка и не вечна. Ее нужно преодолеть, и ничего более. Эдвин спрашивает, рассказала ли я об этой новости дома, но я хочу подождать до публикации в газете. Тогда им и покажу, не раньше. Эдвин читает стихотворение, он поражен до глубины души. Но ты по-прежнему пишешь сплошную ложь, произносит он с удивлением в голосе, ведь у тебя никогда не было мертвого ребенка. Он рассказывает, что Торвальд обручился с уродливой девушкой, и эта новость меня немного раздражает. Он мог бы быть моим, но я не захотела. Я бы всё равно предпочла, чтобы он не связывался с другими. Перед уходом я занимаю у брата денег на звонок. Мне приходится самой закрывать за собой дверь, потому что Грете что-то долго нашептывает на ухо Эдвину. В телефонной будке на Энгхавевай я набираю номер Вигго Ф. Мёллера и прошу позвать его, у самой — от волнения сердце уходит в пятки. Добрый день, представляюсь я, это Тове Дитлевсен. Он вопросительно повторяет мое имя и вспоминает его. Ваше стихотворение выйдет примерно через месяц, отвечает он, великолепная работа. Мне за это заплатят? — спрашиваю я очень робко. Но он не злится. Спокойно объясняет, что гонорара никто не получает: журнал несет убытки, которые он покрывает из собственного кармана. Я спешу уверить, что это и не важно, просто мой брат спрашивал. Редактор интересуется, сколько мне лет. Восемнадцать, отвечаю я. Ах, боже мой, всего-навсего, произносит он с легким смехом. Тогда он предлагает встретиться и вместе поужинать, и я соглашаюсь. Послезавтра, в шесть часов, в кафе Глиптотеки. Я возбужденно благодарю, и он прощается. Я встречусь с ним. Буду с ним разговаривать. Он, без сомнений, что-нибудь сделает для меня. Херре Крог говорил, что все люди используют друг друга для чего-нибудь и в этом нет ничего плохого. Совершенно понятно, для чего мне нужен редактор, но для чего ему нужна я? На следующий вечер я все-таки отправляюсь к родителям и обо всем рассказываю. Мама одна дома. Она несказанно рада меня видеть, мне же стыдно, что так редко прихожу. После смерти тети Розалии ей стало очень одиноко. В доме живут настолько «высокосортные» люди, что просто так ни на кого не наткнешься — поэтому у мамы нет ни одной подруги, с которой она могла бы поболтать и посмеяться. У нее есть только мы, а мы от нее уехали, как только закон нам позволил. Мы вместе пьем кофе, и я замечаю — ее фантазия уже разыгралась. Знаешь что, говорит она, этот редактор наверняка хочет на тебе жениться. Я смеюсь и отвечаю, что она никогда не думает ни о чем другом, кроме как выдать меня замуж. Я смеюсь, но у себя дома, лежа в постели, задумываюсь: женат ли он? Если не женат, то мне не остается ничего, как выйти за него. Нежданно-негаданно.