Юность - [20]

Все встают и поют, покачивая наполненными пивными кружками. Альберт тоже поднимается и неожиданно всем телом выказывает явное нетерпение. Я следую за его взглядом и замечаю хрупкую молодую девушку на другой стороне зала: она сидит одна, с серьезным видом. Когда музыканты начинают, Альберт оплачивает счет, немного неловко раскланивается и приглашает серьезную девушку на танец. Сама виновата, бросает Нина раздраженно, он был очень красивым. Но на самом деле мне всё равно. Я ухватилась за край мира, который давно ищу, и отпускать его не собираюсь. Прячу салфетку в сумку и загадочно улыбаюсь подруге. Мне нужно идти домой печатать, говорю я. Только бы ведьма не проснулась. Из огня да в полымя, замечает Нина, хозяйка ничуть не лучше твоей матери. Я добираюсь до гардероба и забираю пальто. Домой иду пешком, хотя на улице очень холодно, но я чувствую себя такой счастливой. Имя и адрес — и сколько долгих лет потребовалось. Но, может быть, и этого недостаточно. Может быть, этот мужчина не захочет публиковать мои стихи. Может быть, он умрет, прежде чем они доберутся до него. Может быть, он уже умер. Нужно было спросить Альберта, сколько лет Вигго Ф. Мёллеру. Я прокручиваю имя в голове: что бы значило это Ф.? Франц? Фредерик? Финн? Что, если мое письмо никогда не дойдет до него, затеряется на почте? Что, если Альберт дал мне совершенно неправильное имя и навешал лапши на уши? Некоторым людям подобное кажется таким забавным. Тем не менее глубоко внутри я верю, что всё получится. Уже два часа ночи, когда я прокрадываюсь в свою комнату. Сворачиваю покрывало с дивана несколько раз и подсовываю его под машинку, чтобы смягчить ее стук, затем выбираю три стихотворения, которые и отправляю вместе с коротким, официальным письмом — пусть не думают, что для меня это очень важно. «Херре редактору Вигго Ф. Мёллеру», пишу я. «С этим письмом я направляю Вам три стихотворения с надеждой, что Вы опубликуете их в своем журнале „Дикая пшеница“. С почтением и уважением, Т. Д.». Мчусь к ближайшему почтовому ящику и проверяю, когда его опустошат. Я хочу высчитать, когда письмо окажется у редактора и когда придет ответ. Перед сном завожу будильник. Сверху на одеяло кладу всю одежду, что у меня есть, но всё равно, прежде чем заснуть, долго трясусь от холода.

17

Каждый вечер я стремглав несусь домой из офиса, чтобы узнать у фру Сур, нет ли для меня письма. Ничего нет — фру Сур сгорает от любопытства. Она интересуется, не болен ли кто-нибудь у меня в семье. Ей хочется знать, не жду ли я денежный перевод, и она напоминает о тех пяти кронах, что я задолжала за сломанный стул. Время от времени она спрашивает, не проголодалась ли я, но я никогда не голодна, хотя и редко ужинаю. Иногда она замечает мне, что я становлюсь всё тоньше и тоньше, и, если бы была ее дочерью, она бы меня хорошенько накормила. От запаха хозяйкиной еды во мне все-таки просыпается чувство голода — но уже поздно. Обычно перед тем, как отправиться домой, я выпиваю чашку кофе с венской слойкой на станции Остерпорт. Но это уже расточительство, которое я на самом деле не могу себе позволить: бюджет у меня очень скромный. Так живут все девушки из отдела наборщиц, хотя большинство из них не съезжали от родителей. В конце месяца все занимают друг у друга и даже пробуют одолжить денег у меня — если бы у меня что-то было. На отказ они не обижаются. Бедность их не удручает и не печалит: всем есть к чему стремиться, все мечтают о лучшей жизни. И я тоже. Бедность недолговечна, и ее можно спокойно перенести. Это не настоящая проблема. Нина может занять у мамы, и у нее есть Космач. Ее мать, толстая и дружелюбная женщина, близко к сердцу ничего не принимает. Она зарабатывает тем, что убирается у других, и живет с мужем, который приходится отцом мальчику двенадцати-тринадцати лет — сводному брату Нины. Сразу заметно, что Нина в этом доме не росла и приходит только погостить. В Копенгагене она тоже всего лишь гостит — уму непостижимо, что она на самом деле помышляет о жизни в деревне. В ожидании письма я не хожу гулять по вечерам и мерзну в своей комнате, ловя каждый шорох в коридоре. Я знаю, что экспресс-письмо могут принести в неурочное для обычной почты время. Нет абсолютно никаких причин думать, что это будет экспресс-отправление, но я всё равно прислушиваюсь к дверному звонку. Однажды вечером у фру Сур политическое собрание, толпа мужчин в сапогах вваливается в гостиную — и вскоре поднимается страшный шум. В гостиной они под грохот каблуков кричат «хайль!» портрету Гитлера. Есть среди них и женщина. У нее такой же пронзительный голос, как у фру Сур; я же, как обычно, предпочитаю оставаться незамеченной. Они горланят «Песню Хорста Весселя» и в такт топочут по полу так, что трясутся стены. Фру Сур заходит ко мне: щеки раскраснелись, волосы торчат в разные стороны. Она по-прежнему в кимоно и выглядит так, будто выскочила из горящего дома. Ох, стонет она, не хотите ли выпить с нами за здоровье фюрера? Зайдите поприветствовать этих замечательных людей. Присоединяйтесь к нам в борьбе за великое дело. Нет, отвечаю я в испуге, мне нужно кое-что закончить. Сверхурочная работа из офиса. Я бросаюсь к машинке и колочу по клавишам — убеждаю, что у меня есть дела, сама же тем временем с сожалением и волнением думаю о темноте, в которую погружается весь мир. Но не забываю держать ухо востро: что там в коридоре? Экспресс-письмо, телеграмма — никогда не знаешь, что это будет. Несколько дней спустя я возвращаюсь домой, и у дверей стоит фру Сур — с конвертом в руках. Ну, говорит она, всем видом предвкушая сенсацию, вот письмо, которого вы так ждали. Выхватываю его и направляюсь к себе, но она преграждает мне путь. Открывайте сейчас же, произносит она, затаив дыхание, я не меньше вашего волнуюсь. Нет, отвечаю я с колотящимся сердцем, это строго личное и секретное дело. Конфиденциальная информация, должна вам признаться. О боже! Она хватается за сердце и шепчет: что-то связанное с политикой? Да, отвечаю я в отчаянии, что-то связанное с политикой. Пропустите же. Она смотрит на меня, словно на Мату Хари нашего времени, и наконец-то отступает, глубоко впечатленная. Наконец я остаюсь наедине с письмом. Оно — очень толстое, и от страха у меня подгибаются колени: вдруг редактор прислал стихи обратно? Я сажусь у окна и смотрю на небольшой задний дворик. Сумерки сгущаются над мусорными баками, и в доме напротив загорается свет. Я открываю и читаю: «Дорогая Тове Дитлевсен. Два Ваших стихотворения, мягко говоря, нехороши, но третье, „Моему мертвому ребенку“, я могу использовать. С наилучшими пожеланиями, Вигго Ф. Мёллер». Я разрываю на кусочки два стиха, которые, мягко говоря, нехороши, и снова перечитываю письмо. Он опубликует мое стихотворение в газете. Он и есть тот человек, которого я ждала всю жизнь. Как-то на одолженные у Нины деньги я купила один номер «Дикой пшеницы». В нем есть стихотворение одной женщины, Хульды