— Еще несколько часов и — прощайте! Надолго…
Вздох. Молчание.
— Забудете?
— Нет. Будем переписываться…
— Я буду тосковать и жить только вашими письмами.
— Зажигают маяки…
— Как красивы эти красноватые и желтые огоньки над фиолетовой водою! А горы уже нахмурились.
— Вы, Зоя, долго пробудете в Симбирске?
— Нет, сейчас же уеду: там будут ждать лошади… Прямо с пристани в тарантас и…
Вздох. Молчание.
— Я тоже буду скучать по вас, Геннадий.
— Милая! Протяни мне руку.
— Боюсь — увидят…
— Ради Бога! Люди далеко…
Тихо дотронулась до моего плеча, и щека моя ощутила теплоту и слабое прикосновение. Я закрыл глаза и, повернув голову, коснулся руки губами.
— Идут.
Синим и розовым туманом подернулись речные дали. Ярко краснел маяк в луговой стороне. На кожухе парохода зеленеет отблеск сигнального фонаря; на мачте, высоко под небом, как звезда, лучится синеватый электрический огонек. Темной стеной бегут в темную даль прибрежные горы… Уже доносятся с них обрывки соловьиных песен. Из горных оврагов порой, вместе с влажной прохладою, прилетают пряные запахи цветущей земли… На пароходе стихло: одни поддались нежной грусти и мечтательности; другие, плотно пообедавши, спали по каютам. У всех уже пропала любознательность по отношению друг друга… Я ходил, напевал: «Что же не приходишь, мой неверный друг?» и поглядывал на светящееся занавешенное окошечко… Погасло: значит переоделась и сейчас выйдет… Обогнул нос парохода и потянул на корму. Она!.. Как молоденькая послушница из монастыря… Темненькая, скромненькая, кроткая… кутается в шаль, прячет милое личико и подбородок, а глаза потемнели, как небо, и сверкают, как звезды. Золотистая прядь волос бьется над головой и во всей фигуре — затаенное ожидание…
— Как ты изменилась! Ты похожа на монашенку…
— Теперь никто не узнает…
Я сел рядом, совсем близко. Наши плечи касаются. Она еще больше спряталась под шалью. А шаль спрятала наши руки и они жмут друг друга и говорят о том, как мы счастливы. Проходят мимо люди и не видят, что наши руки сплелись и без слов рассказывают о тайнах взаимности…
— Любишь? — спрашивает моя рука.
— Крепко! — отвечает рука девушки.
— Не забудешь?
— Никогда!
— Счастье! Радость! Как передать тебе грусть и радость моей любви?
— Молчи, — я знаю…
— Зоя! посмотри, как смотрят на нас звезды!
— Им завидно.
— Слышишь, как грустит в лесу на горах соловей?
— О чем?
— О том, что скоро-скоро мы расстанемся…
— У-ууууууу! — кричит свисток парохода, и испуганно сжимаются наши сердца мыслью: «скоро — разлука!». А в горах — это: «уууу!»…
Ночь, темная, безлунная. Только огромные звезды трепещут в темной синеве небес, мешаясь с огнями далеких встречных пароходов. Плотнее прижимаемся друг к другу, словно боимся, что Кто-то всесильный встанет между нами…
— Поцелуй меня!
— Опомнись! Что ты говоришь?!.
А сама прижалась еще ближе и нервно вздрагивает и оглядывается по сторонам. Зачем? Боится ли, что кто-нибудь услыхал неосторожное слово, или хочет и боится поцеловать? Кто скажет? Об этом знают только звезды, но они не скажут даже мне… Прошел какой-то одинокий человек и оглянулся на нас. Уходи! — не твое дело…
— Поцелуй!
— Потом… после…
— Не обманешь?
Пожала руку и шепнула:
— На прощанье! Пойдем пройтись… Тут — любопытные…
На прощанье!.. Опять защемило сердце… В загадочной зловещей темноте нагорного берега то мигали, то потухали искры огней, словно кто-то подавал условные знаки нашему врагу.
— Какая пристань?
— Симбирск! Далеко его видать: на горах он.
Мы прижались друг к другу и молчали, устремив взоры в темноту, где всё чаще вспыхивали зловещие огни невидимого города.
И любил я этот город, и ненавидел… Милый, родной город, береги мое счастье! Проклятый! — ты разлучаешь нас…
— Надо собираться, — грустно сказала Зоя и глубоко так вздохнула.
— Рано еще… Погоди!.. Я помогу тебе.
— У меня всё разбросано…
— Пойдем: не хочу смотреть на твой Симбирск!.. Взорвал бы твой Симбирск на воздух, а тебя увез бы с собой. Я тебя не пущу…
— Ой! больно руку… Надо собираться. Пусти!
Она забеспокоилась о вещах, заговорила о расплате с прислугой, о каком-то письме, о лошадях, которые должны ждать ее в Симбирске. Она уже наполовину была не со мной, и это больно обижало мое чувство. «Забудешь!».
— Что вы говорите?
— Опять — «вы»!
— Надо итти… Пока до свидания…
— А ты не забудешь?
— Что?
— Что — обещала.
— Что обещала?
— Эх, ты!.. Поцеловать…
— Да.
Вырвала руку и побежала в свою каюту. А я подошел к окну с намерением полюбоваться на моего голубя последние минуты.
— Нельзя: у меня всё разбросано…
Окно закрылось решеткой. Я постоял пред темным окном и, отойдя к перилам, погрозил горящим в темноте светлякам-огням города:
— Проклятый!
А он не боялся и всё ярче и гуще разбрасывал свои огни на высоких темных горах.
— Вот и Симбирск! — произнес кто-то в темноте, с радостью в голосе.
— Ну, а что же дальше? — сердито бросил я в темноту.
— Ничего! Симбирск, говорю.
— Вижу. Не слепой…
— То-то и есть! Слезать мне.
— А мне какое дело? Сделайте одолжение, я не задерживаю.
— Уж, конечно, вас не спрошусь, а сам слезу… Губернатор какой!
Невидимый пассажир пошел в одну сторону, я — в другую..
— Зоя! Можно?..
