Юноша - [72]

Первые года нэпа они обедали в студенческих столовках, редко бывали в театре, редко ужинали. Душное лето для Нины и Владимира отмечалось подстриженной травкой на бульваре, консервной банкой в руках мальчика-рыболова, идущего босиком к реке.

Нина любила начало весны. Капель. Прозрачный воздух. Окрепшее солнце. В городе сразу шумней, и весь день — словно утро. Еще в конце февраля Нина, придя домой из фабзавуча, где она преподавала обществоведение, оживленно говорила:

— Володечка, весна! На улице продают мимозы. Скоро тепло…

Блестели глаза. С холода сизые, бумазейные Нинины щеки дышали свежестью. В это время года хотелось хорошо одеваться. В свободные дни она толкалась по магазинам, примеряла шляпы, приценивалась к обуви, выбирала материю на платье, рассматривала модели последних фасонов, но покупать приходилось дешевенький галстучек, простенький гребень. Нина искренне огорчалась, что она худо одета, но вслух об этом никогда не говорила. Владыкин много раз предлагал: он бросит живопись, поступит на службу или опять начнет халтурить в мелких журнальчиках, рисовать диаграммы, плакаты.

— Получу много денег. Купим тебе все, что надо. В июле поедем по Волге. Хочешь? Га-а! — выкрикивал он, как обычно, резким голосом.

— Нет. Ни в коем случае! Ты должен писать, — отвечала твердо Нина.

— Хорошо, моя девочка, я буду работать. Только ты не грусти, моя девочка.

Он присаживался на кровати, нежно гладил широкой ладонью каштановые волосы Нины.

Она подбирала губы, испуганно глядела и нарочно по-детски серьезно, немного певуче говорила:

— Как не грустить! Я круглая сирота. Прошла суровую школу жизни. В люди не выбилась. Вся надежда на мужа.

Нина умела представлять забитых деревенских баб, униженных женщин, оскорбленных детей.

Владыкина все это веселило. Он громко смеялся и работал бодрей.

Слава Владыкина для Нины не были неожиданностью: Нина давно понимала, что он талантлив.

Приятели им завидовали: счастливые люди — редки, а тут живут двое молодых, сильных и любят друг друга… Оба коммунисты. Умные. Красивые. Он известный художник…

Особенно дурно относились к Нине жены приятелей. Им казалось, что Нина недостойна Владыкина.

— Она для него не подходит. Неподходящая пара.

— Правда, — рассуждали они, стараясь быть как можно объективнее, — она недурна, возможно даже не глупа, но что-то в ней есть… надломленное, — утешали они себя, найдя нужное им определение.

Еще они досадовали на то, что Нина была умней их. Они это чувствовали, хотя не смели в этом признаваться. Вначале Нина даже с некоторым удовольствием разговаривала с ними. Ее всегда интересовало, как люди живут. Счастливы ли они? Что им нравится? О чем они думают? Жены приятелей всю жизнь охотней всего рассказывали о себе, так что в лице Нины они нашли прекрасного слушателя. Нина же с ними не откровенничала и никогда ни на что не жаловалась. Это особенно их раздражало… А они всегда жаловались и прибеднялись. Она была им непонятна. Каждая из них думала: «Будь я женой Владыкина, уж я бы знала, как жить… А эта Нина какая-то странная. Нигде не бывает…» Вот еще почему они так ухватились за термин «надломленная». В этом было что-то унизительное для Нины и вместе с тем возвышавшее их. Нина их вполне понимала, только было непонятно, как люди могут жить словно рептилии. Они нигде не работают. Что они делают? Ну, обедают, ну, изредка наспех изменяют мужьям. Ну, новое платье, ну, аборты. Ну, а еще что? Господи, как они могут так жить! Потом стареют, лечатся… И болезни какие-то особенные…

«Доктор сказал, если я буду питаться исключительно репой, то могу еще долго продержаться», — вспомнила Нина, как одна из них жаловалась.

Жить надо, а не «продержаться»… Жить — это, по их пониманию, — с кем-то спать. Когда они говорят: такой-то живет с такой-то, это значит, что такой-то спит с такой-то. Жить — это спать.

Вскоре жены приятелей, а также и сами приятели Нине окончательно надоели, и она как можно реже встречалась с ними… Да ей и некогда было. Ячейка выдвинула Нину в художественный совет ситценабивной фабрики.

Там шла борьба. Дело в том, что расцветку тканей до сих пор разрабатывали рисовальщики, которые еще служили при старом хозяине фабрики. Они и теперь предлагали для ситцепечатания рисунки образцов времен капитализма, а то и феодализма. Ясно, что надо было менять расцветку и рисунки. Приблизить к современности. Пришедшие на фабрику новые художники, решительно отвергнув старые образцы, начали предлагать свои эскизы. У них преобладала расцветка, как они называли, «индустриального мотива». Такой ситец выглядел аляповатым, скучным и некрасивым. Нина возражала. Молодые дружно нападали на нее. Они говорили, что необходимо внедрять в массы социалистические элементы: «Каждый метр ситца, репса, бумазеи должен агитировать за индустриализацию страны». Они говорили: «Объективные условия сейчас таковы…» Нина никогда так не выражалась. Она говорила гораздо проще и тише.

— Хорошо, — возражала она, — но вы ведь дома не повесите у себя занавески с фабричными трубами, ваша жена не наденет блузку, на которой будет нарисовано мельничное колесо или экскаватор. Это же некрасиво… Так почему же вы думаете, что работнице или крестьянке такой ситец понравится?.. И откуда вы взяли, что индустриальная расцветка обязательно темная, коричневая? Нам надо радостные цвета. По-моему, лучше, если будут одеваться в радостные цвета…