Юноша - [73]

И вот потому, что она говорила не совсем уверенно («по-моему») и обыденными словами («некрасиво»), она казалась незащищенной. Ее обвиняли в эстетстве, в том, что «перекликается с правыми художниками», и чуть ли не в том, что она против века. Особенно свирепо выступали интеллигенты, изобличая ее в интеллигентщине и мелкобуржуазности…

Старые рисовальщики говорили о том, что ситец будет «мазаться», что трудно воспроизводить предлагаемые молодыми художниками эскизы. Соглашаясь, что нужна идейность в расцветке и рисунке, они с мягкой улыбкой вопрошали: «Как вы их будете воспроизводить?» Надо же учесть качество ткани, надо знать протраву, краску. Долго рассказывали об устройстве печатной машины, как вращаются валы, о трудности гравирования рисунков и обо всем том, что они знали отлично благодаря своей многолетней работе и что плохо знали молодые художники. Получалось так, что Нину поддерживали старые рисовальщики. Она вовсе не с ними, но противники этим воспользовались и немедленно обвинили Нину в «групповщине». «Она группирует вокруг себя отсталые элементы». Они ей приписывали все то, в чем сами были виноваты. Это они — «групповщина». Это они, несмотря на кажущееся расхождение с правыми художниками, с ними перекликаются. Нина все это понимала, в таком духе высказывалась, называя их леваками и вульгаризаторами.

Обо всем, что происходило на фабрике, она информировала Владыкина и просила его вмешаться в это дело. В данном случае авторитет такого художника, как Владыкин, мог сыграть известную роль. Владыкин одобрял линию Нины, во всем с ней соглашался, но пойти на фабрику не пожелал.

— Стану я вмешиваться… Еще скажут — жену защищаю.

— Это общественное дело, — доказывала Нина. — Ты рассуждаешь, как обыватель…

Владыкин делал только то, что касалось его лично. Он был осторожен и не любил рисковать.

«Эгоист, — думала о нем Нина, — трус», — и больше не возвращалась к этому разговору.

По ее предложению художественный совет ситценабивной фабрики был расширен, туда ввели рабочих. Кроме того, этот вопрос обсуждался на партийном активе, и со многими доводами Нины согласился секретарь ячейки.

Нина получила огромное моральное удовлетворение, когда на первом же заседании художественного совета рабочие стали на ее сторону. Вульгаризаторы были разбиты. Некоторые из них публично признавали свои ошибки и каялись в том, что еще вчера отстаивали с пеной у рта…

Где ваша принципиальность?

Борьба прекратилась внешне. Вульгаризаторы притихли, ходили стайками, с Ниной раскланивались сухо, и она знала, что они выжидают момента, чтобы с новыми силами ринуться в бой…

В фабзавуче, где Нина преподавала обществоведение, было то же самое. Там шумели свои правые, свои левые, свои вульгаризаторы…

Когда Нина поделилась этими впечатлениями с Левашевым, он сказал:

— Это не только у вас. Точно так и везде. Борьба. Классовая борьба!

Левашев пополнел, поседел и выглядел солидней. Он работал в отделе печати ВЦСПС. Книгу о любви так и не написал. Женился. У него был мальчик Юра.

Левашев и Нина дружили по-прежнему.

У Владыкина были свои друзья, хотя по-настоящему он ни с кем не дружил. Слишком был замкнут и слишком самолюбив. Самый ему близкий человек была Нина. С ней он откровенничал и советовался. Она помогала ему мыслить и обобщать идеи. Владыкин это прекрасно сознавал. Советы Нины были ему так же необходимы, как натурщики, как кисти… Если б не Нина, содержание его картин не отличалось бы богатством идей. А это было самое важное. Это то, что и дало известность. С тех пор, как Владыкин прославился, он все меньше советовался с Ниной, да и меньше работал. Вот уже скоро два года, как не прикасался к палитре.

Годы совместной жизни убедили Нину, что Владыкин не тот тип сильного коммуниста, за которого она его принимала в начале знакомства. Она знала все его недостатки: мелкое тщеславие, трусость, беспринципность… Ему доставляли удовольствие неудачи других. Ложь… Нина случайно узнала, что где-то в Калуге живет бывшая жена Владыкина и ребенок.

— Зачем ты это скрывал? — спрашивала она недоумевая.

— Я боялся тебя огорчить.

— Почему? — удивлялась Нина. — Глупо. Очень неумно, Володя.

Она настояла, чтобы он регулярно посылал деньги в Калугу. Владыкин всячески отказывался.

— Я давно их забыл, у меня нет к ним никаких чувств.

— Советские законы учли эту забывчивость чувств и обязали платить деньги, — говорила она с насмешливой улыбкой.

Иногда Нина думала: «Не лучше ли разойтись с Владыкиным? Что нас связывает? По-моему, мы давно надоели друг другу. Почему мы еще цепляемся… Он такой, и такой, и такой… Но ты же тоже не ангел, — возражала она себе. — И во мне немало изъянов… Он меня любит. Это приятно и встречается не так уж часто. Я к нему привыкла… Талантлив… Да, все-таки чем-то он лучше других».

Когда Владыкин возвращался на рассвете домой или вовсе не приходил, Нина никогда у него не спрашивала, где он был. Но если Нина не ночевала дома, он устраивал дикие скандалы. Кричал, что это безобразие, что это почему-то его компрометирует. Он говорил, что страшно беспокоился, хотел звонить в милицию. Затем тревожно заглядывал ей в глаза и умолял сказать, где она ночевала или почему поздно возвратилась домой.