Юноша - [100]

— Что случилось? — спросил Миша у отставшего от толпы старика, похожего на Бернарда Шоу.

Попыхивая трубкой, старик пояснил:

— Летчики приехали. Наши ребята… Были шахтеры, а теперь вон куда забрались, — и он показал на лиловые тучи. — Понял, сынок? — добавил он добродушно-весело, ткнул пальцем в Мишин живот и пыркнул губами.

Оказалось, два местных шахтера по окончании школы пилотов приехали погостить на рудник. В темно-синих френчах, они шли в клуб, сопровождаемые детьми и взрослыми.

У входа в клуб пожилой черноусый горняк в войлочной шляпе сказал, что встреча пилотов напоминает ему встречу трактора в деревне. Он видел: показывали в кино.

Тоже вот так — от мала до велика вывалили на улицу.

— То трактор, — заметил в раздумье его собеседник, гася махорочную цигарку меж пальцев, — а это еще умней. Человек летает!

— И какой человек! — вмешался в разговор подошедший двойник Бернарда Шоу. — Наш человек! Рабочий человек! Васька-коногон. Его батька весь век, как крот, землю рыл, да и Ваське досталось… А теперь… — и старик свистнул. — Дух играет!

— И поллитровка, — прибавил один из слушателей.

— Это есть, — признался добродушно старик, растопырив руки.

В клубе только что закончилось женское собрание, но по случаю появления пилотов никто не уходил. Одного из пилотов окружили земляки и расспрашивали, страшно ли летать, и сколько стоит машина, и приходилось ли ему делать мертвые петли. Им все было интересно. И даже непонятную авиационную терминологию они выслушали с большим вниманием. Когда этот пилот говорил: «На прямой я разочаровался, но получил полное удовлетворение на штопоре», ему сочувственно кивали. С большим уважением смотрели на голубые петлицы, на серебряную птицу на рукаве, на черный галстук и на белоснежную рубашку. Другой пилот беседовал с музыкантами, и отнюдь не на авиационные темы. Он главным образом расспрашивал про знакомых девчат. Среди музыкантов у него было много приятелей. Он сам до школы играл на корнет-а-пистоне. Оркестр состоял из любителей — рабочих и служащих.

Пилота, которого все называли Васька, стали уговаривать выступить с речью. Он всячески отказывался. Его это просто пугало.

— Не стану… И не просите… И не знаю, о чем говорить.

— Да ты покажись только, — уговаривали его. — Всем же любопытно посмотреть… Скажи что-нибудь… Коротенько. Два слова. Любопытно же послушать…

Он забрался на сцену и очень смутился, хотя в зале сидели все знакомые. У него вспотела шея. Он набрался духу и решительно закричал:

— От имени воздушных боевых сил республики… — и еще больше смутился, подумав, что он как младший комсостав навряд ли имеет право говорить от имени республики.

— Чего остановился? — кричали, заметив его замешательство. — Валяй!

— …приветствую горняков республики! Вот и все, — закончил он и ловко спрыгнул со сцены.

Ему долго, гулко аплодировали. И он сам, улыбаясь, вместе с другими хлопал.

В оркестре сидел его товарищ. В расстегнутом френче, он перебирал короткими пальцами клапаны корнета и неистово дул, двигая черными бровями. На него восторженно смотрели дети.

В зале было шумно, весело. Музыка и общее воодушевление захватили Мишу. Он всех угощал папиросами, улыбался и со всеми заговаривал. Он спросил у пилота, не знает ли тот Черноварова, и когда пилот сказал, что Черноваров был помощником комиссара в их школе, Миша еще больше оживился.

— Замечательный парень! — говорил он про Черноварова. — Боевой… Он был у меня в Москве. Я ему показывал свои картины… Замечательный парень!..

— Хороший парень, — соглашался пилот. — «Шикарный», — усмехнулся он и объяснил, что Черноварова в школе прозвали «Шикарный» за привычку в разговоре вставлять это слово…

Михаил решил, что завтра же поедет в школу пилотов и там напишет картину. Ведь Черноваров просил его приехать. Вот он и поедет… Он напишет такую картину! Это будет лучше всех его работ… Это будет настоящее!

Он не знал еще, какая это будет картина, но был уверен, что эта работа ему даст признание и славу… О нем напишут похвальную рецензию в «Правде»… Для Миши это неважно. Но будет приятно показать Нине. «Вот видите, говорил, что не буду в „др.“… А через полгода, самое большое — год, я буду еще известней. Я буду главный…»

Он полагал, что Нина подразумевала под «сильным человеком» известность, славу. Вовсе не это предполагала Нина, когда говорила о сильном человеке.

На следующий день Михаил выехал в город, вблизи которого была расположена военная школа пилотов.

17

Жизнь в школе пилотов была так организована, что невозможно было слоняться без дела. Если ты ничего не делаешь — значит болен, ступай в околоток. Жизнь здесь была так организована, что хотелось работать… Потом солнечные дни. Весна. Море.

Школа находилась невдалеке от моря.

Сначала к Михаилу как к художнику относились скептически. Черноваров, который всем хвалил его работы, тоже испытывал некоторое сомнение: оценит ли школа Мишин талант?

— Смотри не подгадь! — говорил он ему. — Покажи себя!..

Михаил доказывал, что он настоящий художник, и его полюбили. Начсостав приглашал его в гости. Подавальщицы в столовой ласково расспрашивали, что он будет кушать на второе. В цейхгаузе ему подобрали получше сапожки… Мише прощали рассеянность и угрюмость. Он написал маслом портрет Черноварова, начальника школы с грозной фамилией Гаркуша и комиссара школы. Портреты всем понравились. Все хвалили. Лишь сам Михаил относился к такого сорта работам равнодушно. Это упражнения. Заготовки к будущей картине. Для таких работ не требовалось фантазии, мыслей и мозгового сока. Он рисовал легко, без особенного творческого напряжения. И не отказывал никому, кто желал иметь на холсте или на бумаге собственное изображение.