Юноша - [99]

Миша в панике залезал в какую-то дыру. Все это ему казалось страшным сном. Скорее проснуться и увидеть небо.

Терентьев не спешил. Заговаривал с камеронщиком, подолгу стоял у забоя. Здесь было душно. Лица забойщиков, освещенные желтым пламенем, напоминали живопись Рембрандта.

Осматривая лошадей возле конюшни, Терентьев спросил у конюха:

— Поил?

— Поил, — ответил конюх.

— А почему этот серый повернулся головой к нам? — Терентьев осветил голову лошади и крикнул: — Она пить хочет! Давай ведро.

Конюх принес ведро с водой. Лошадь тихо заржала и стала жадно пить.

— «Поил»! — сказал злобно конюху Терентьев.

У ствола, где клеть должна была их поднять на поверхность, откуда-то из темноты лил дождь и под ногами шумели ручьи. Ствольщики в желтых кожаных пальто и такого же цвета зонтообразных шляпах страшно матерились. С них стекала вода, точно из водосточных труб.

Мише было чудно и радостно увидеть небо в звездном сиянии.

Терентьев и Михаил зашли в шахтком на комсомольское собрание.

Отчитывались секретари подземных ячеек. На руднике был прорыв. Критиковали сурово.

— Таких комсомольцев, которые плохо работают, надо не только из шахты, но и из комсомола выгонять «с ветерком». Какой же ты борец, когда в такой момент предаешь!..

— У нас еще до сих пор у машин стоят вредные нам люди. Вот и спалили в нашей шахте два мотора. Надо брать пример с Красной Армии. Разве там пулемет доверяют абы кому? Надо поснимать чуждых к чертово-дьяволовой матери и поставить своих, надежных…

— Надо любить механизмы. Он подходит к механизму, как к тигру…

Очень часто повторялось слово «провернуть»: «провернуть работу с партийной молодежью», «провернуть с порожняком», «провернуть с литературой», «провернуть с завтраками»…

Поздно ночью, прямо с собрания, комсомольцы гурьбой пошли в столовую. И Миша пошел с ними.

Парень с закопченным лицом, только что вылезший из шахты, говорил заикаясь о том, о чем не успел высказаться на собрании.

— Мы, комсомольцы, должны работать, как… как… — Тут он застрял, то ли потому, что не находил подходящего слова, то ли по причине заикания.

Идущие рядом с ним товарищи весело и громко орали со всех сторон:

— Как черти!

— Как звери!

— Как орлы!

— Как паровозы!

Парень качал отрицательно головой. Не то, значит, не то. Вдруг резким движением руки остановил всех. На него смотрели с любопытством — что скажет? И он без запинки выговорил полностью всю фразу:

— Комсомольцы должны работать, как большевики…

Миша спал не раздеваясь. Снимал только ботинки. В комнате, кроме Михаила, находилось еще восемь человек. Прежде чем заснуть, они читали газеты и долго разговаривали. Откуда у них столько силы и бодрости при такой адской работе в шахте? Они говорили о делах в Европе, о получении промтоваров в кооперативе рудника, о проценте добычи угля за сегодняшний день, о посылке на курсы по механизации, о предстоящем спектакле, о том, что сегодня в столовой лапша пахла дымом, о том, что им пишут в письмах из дому, и гадали, сколько путевок в Горную академию попадет на их рудник в этом году.

«Откуда у них столько энергии при такой работе в шахте?» — удивлялся Миша. Он не вступал в беседу. «О чем с ними говорить? Не о чем. Мне скучно с ними, Нина. Неинтересно. Только с вами, Нина, мне не скучно. Вы моя единственная радость».

Когда тушили свет, он засыпал и видел: то голубой блеск Нининых глаз, то улыбку, то сверкание узкой руки…

Миша сидел в приемной амбулатории. Оттачивая карандаш, он глубоко порезал себе палец и сейчас явился на перевязку. Сидевший рядом с ним бледный паренек — совсем мальчик — с длинными темными ресницами часто хватался за коленку и морщился от боли. Иногда он обнажал колено и осторожненько дул на него. Михаил, заметив багрово-черную рану, спросил, почему он раньше не обратился в амбулаторию.

— Не хотелось брать бюллетень, — ответил тот просто и добавил, что из партии комсомольцев, прибывших вместе с ним на рудник, трое убежали.

— При чем тут вы? — удивился Миша.

— Как же! Мы ответственны. Они опозорили всю нашу бригаду, вот мы и обязались без них сдавать ту же норму добычи. Прогульный день — нам зарез.

Мишу это не удовлетворило. Ему было жаль паренька, он говорил отечески, с некоторым раздражением — о том, что надо было сразу же обратиться к врачу, что это возмутительно, что это некультурно, что это черт знает что.

— Это верно, — соглашался тот с мягкой улыбкой на запекшихся губах. — Но у нас горячка, — и он старался объяснить Михаилу все то, что для него было очевидным и ясным. — Амбулатория с утра, а мы — утренняя смена. Я и решил потерпеть до выходного. Иначе я подвел бы остальных товарищей. Сорвал бы норму…

В уголке на скамейке сидел шахтер с перевязанной щекой, опустив голову, он часто сплевывал на пол. Неожиданно он встал и резко крикнул, обращаясь к пареньку:

— Да что ты, Лисенко, оправдываешься перед этой килькой!

Михаил узнал Галузо. В это время открылась дверь, к санитар стал выкликать записавшихся на прием. Галузо вызвали первым.

Уходя, он еще раз строго приказал Лисенко:

— Не унижайся перед килькой! — грозно посмотрел на Мишу и не поздоровался…

Вечером по направлению к клубу, по грязной улице рудника, шла шумная, беспорядочная толпа.