Юноша - [97]

— Фитингоф, — напомнил Праскухин.

— Во-во. Он самый, Фитингоф.

— Большая собака. Страшная собака! Вы понимаете, Нина, — и Александр Викторович рассказал про выступление Фитингофа на писательском собрании.

— Я его хорошо знаю, — сказала Нина. — «Собака» — это для него нежно.

— Он дурак, — заметил резко Миша.

— О, он далеко не дурак. Он умница.

И Нина постаралась охарактеризовать Бориса Фитингофа. Она говорила медленно, часто останавливалась, подбирая подходящие слова, но слушать ее было не скучно.

— У него всегда имеется какой-нибудь покровитель. Фитингоф всегда ориентируется на одного человека, он умеет втереться в доверие. И он не Молчалин, не Тартюф, нет. Это гораздо сложней. Я наблюдала, как он разговаривает со своими покровителями. Он спорит. Не соглашается. Почти грубит. Со стороны он даже кажется смелым и самостоятельно мыслящим… О, это очень усовершенствованный механизм приспособленчества, — закончила Нина с кривой усмешкой и неторопливо поправила узкой рукой каштановый локон.

В это время Праскухин на нее пристально посмотрел и заметил:

— Вы, видать, его терпеть не можете?

— Вы угадали, — ответила, улыбнувшись, Нина. — Но вовсе не из-за каких-нибудь личных соображений… Такие, как Фитингоф, очень вредны. Пока их не раскусят, они приносят много зла общему делу. Их надо везде и всюду разоблачать.

— Это правильно. Я это понимаю, — сказал Праскухин и каким-то неуловимым движением, улыбкой, взглядом дал понять, что ему такая ненависть по душе.

— Если ты собираешься в цирк, — вставая из-за стола, сказал Технорядно, — то давай отвезу, а то мне пора домой.

— Мы все поедем в цирк. Нина, поедете? Миша, поедете?

Михаил сказал, что ему не хочется ехать в цирк, что цирк — это грубое искусство.

— Все это известно, — заметил, усмехаясь, Праскухин. — Не надо быть таким строгим, Миша, — добавил он ласково. — Едемте в цирк… Я там не был с февральской революции. Вы поедете, Нина?

— Да. Я с удовольствием.

Затем Праскухин подошел к чемодану, раскрыл его и достал оттуда синий берет.

— Передай Кате, — сказал он Технорядно. — Она меня просила привезти… А тебе привез трубку и вот этот резиновый кисет.

— Вот замечательно. Я давно хотел иметь хорошую трубку. Как ты догадался?

— Такой я догадливый… Только вот Нине и Мише ничего не привез. Хотя нет, подождите. У меня есть четыре галстука… Миша, вы художник — выберите себе и Нине… Теперь всех оделил подарками… Едемте в цирк, едемте в цирк!.. — запел Праскухин, закрывая чемодан.

Веселье его передалось и Мише. Миша засуетился и даже торопил Нину.

— Я сейчас, — сказала она. — Одна минута: новый галстук надену, пальто — и все.

И Нина побежала к себе.

Александр сел за руль. Рядом с ним Нина.

— Куда ты едешь? — крикнул тревожно Технорядно, заметив, что машина поехала не по направлению к цирку.

— Мне любопытно Москву посмотреть. Успеем в цирк, — спокойно ответил Праскухин.

Они ехали медленно. Когда проезжали по Мясницкой, Нина сказала:

— Я когда-то на этой улице жила.

— А как вы попали в нашу гостиницу? — спросил Праскухин, глядя вперед.

— Целая история. Семейная драма. Разошлась с мужем..

Нину покоробили дешевые выражения: «Семейная драма. Разошлась с мужем». Надо было иначе сказать. И все это она произнесла слишком легко, что не соответствовало действительности.

Нина это почувствовала и досадовала, зачем вообще об этом заговорила. Теперь она всю дорогу молчала.

Обратно ехали через Никольскую. Праскухин замедлил ход и спросил Технорядно:

— Эммануил Исаакович говорил, что на Никольской сняли помещение для конторы. Ты не знаешь — где?

— Конечно, знаю. Дом номер шестнадцать.

Праскухин подъехал к этому дому, слез, чиркнул спичкой и прочел на дверях надпись: «Контора строительства „Книга — массам!“».

— Все в порядке, — сказал он, закуривая и садясь за руль. — Теперь можно и в цирк…

Был антракт, после которого должны были показывать дрессированных львов.

— Вот и приехали к самому неинтересному, — сказала недовольно Нина.

— Может быть, уйдем? — предложил Праскухин.

— Давайте уйдем, — поддержал и Миша…

В гостинице, пожелав друг другу спокойной ночи, Нина пошла к себе, а Миша и Праскухин к себе. Александр и Михаил быстро заснули, а Нина еще долго не могла заснуть. Она вспоминала все ею сказанное за сегодняшний вечер и была собой недовольна. «Слишком умничала. Надо было проще. Наверно, я ему не понравилась. А ты хотела бы понравиться Праскухину? Да. Он достойный. Я бы хотела ему понравиться».

Нина наедине с собой старалась говорить, как она выражалась, «без дураков». Это значило выносить за скобки и объяснять прямыми словами все те чувства и мысли, которых мы часто стыдимся и которые прячем в чуланчиках своей души. Это бывало мучительно, первое время Нина все выгребала из чуланчиков…

Утром Миша еще потягивался на диване, когда Праскухин стоял у зеркала и брился. Александр расспрашивал о Нине. Михаил говорил о ней восторженно. Какая она хорошая коммунистка! Он бывал у нее на фабрике — там с ней очень считаются. Какая она умная и какая она красивая!

— Верно, Нина красивая?

— Ничего…

Миша с ней дружит и очень считается с ее мнением. «Это мой лучший друг». С ней можно говорить обо всем. Это бывает так редко в жизни. Это надо ценить…