С этими словами помощник режиссера развернул меня к сцене и толкнул. Появившись снова в гостиной Мерлузовых, я подошел вплотную к самовару и покорно сказал: «Прокоп Прокопьевич, я приехал-с», — и ошалело налил себе стакан чаю. В зале была тишина. Никто ничего не заметил. Мерлузов разволновался, вскочил с кресел и стал ходить кругами по сцене, сверкая глазами. Он кричал, что это черт знает, что такое! И что с него хватит!
Потом он подбежал ко мне и с перекошенным от гнева лицом спросил: «Ну так что?! Будешь со мной покупать грузовой пароход?»
Ответить «нет!» человеку в таком состояний было вещью немыслимой. Я, побледнев, встал, выронил чашку из рук и сказал: «Да!»
Мерлузов упал в кресло, словно сраженный пулей. Дело в том, что конец первого действия и все второе он должен был уговаривать меня купить с ним на паях пароход, а я должен был отказываться — и ни в какую!..
Теперь, когда я вдруг согласился, у Мерлузова просто опустились руки. Жена его, драматическая актриса Киркина, пытаясь спасти положение и выиграть время, познакомила меня с их дочерью Настенькой. Настенька мне давно нравилась, и я, пользуясь случаем, передвинул кресло поближе к ней.
Но тут Мерлузов взял себя в руки и предложил спуститься вниз по Волге. На что я, естественно, согласился. Мерлузов вновь рухнул в кресло: основной конфликт пьесы заключался именно в том, что Мерлузов предлагал на только что купленном пароходе плыть вниз по Волге, а я, то есть Прокоп Прокопьевич, вверх.
Теперь, когда я лишил Мерлузова главного его козыря на разрыв отношений, на него напала полная апатия. В наступившей тягостной тишине я стал подумывать, что бы такое сказать Настеньке, но ее мать опередила меня.
— Прокопий Прокопьевич, — сказала она. — Вы только поглядите на Настеньку, расцвела как маков цвет, чем не невеста… Вот вашему Тихону и невеста готова…
Я побледнел. Дали занавес.
В перерыве Мерлузов подошел ко мне, легко поднял за лацканы пиджака и коротко сказал: «Слово еще скажешь — убью!»
Подняли занавес. Мерлузов сообщил публике, что купленный пароход утонул недалеко от Саратова и что он разорен. Зал посмотрел на меня в надежде, что и я скажу два-три слова о своих делах, но я промолчал.
Мерлузов подошел к жене и дочери и повторил им все то, что ранее сказал публике насчет парохода. После чего Настенька ушла в монастырь, мать вернулась к своей маме, а разорившийся Мерлузов пошел с сумой по миру. Я почувствовал, что остался на сцене один, за кулисами тоже никого не было.
Я встал из-за самовара, побледнел, протянул вперед руку и спросил дрожащим голосом публику:
— Господа! Что же мне теперь делать?!
Раздался гром аплодисментов.
Дали занавес.
На следующий день местные губернские ведомости писали: «В России появился новый талант из тех, что принято называть — трагическим»… Это про меня.
Общеизвестно, что в ночь под Новый год всегда происходит что-нибудь чудесное, таинственное и научно необъяснимое…
…Степан Степанович Размахаев в новогоднюю ночь торопился домой с вокзала, из командировки. Вот торопился он, торопился и вдруг видит — огонек в снегу играет. Нагнулся, а то не огонек, а перстенек золотой самоцветный. Да такой пригожий, что Степан Степаныч Размахаев надел его на безымянный палец правой руки, чтобы полюбоваться. Надел и превратился в девицу-красавицу. Щеки румянцем горят, губы — пряники медовые, брови — соболя, через глаза-озеры перепрыгивают… Посмотрел Степан Степаныч, а у него к тому же еще и коса русая до пояска шелкового.
Заплакал Степан Степаныч Размахаев, как ему теперь девицей-красавицей в семью ворочаться, какой ответ перед женой неминучей держать. Заломил в тоске рученьки белые, сорвал с пальчика перстенек подколодный и… превратился в речку быструю, в речку синюю, волной плещет, с берегами заигрывает.
Но, видимо, не в добрый час обернулся Степан Степаныч Размахаев речкой быстрой, недолго с берегами игрой тешился. Мороз в ту пору лютый был. Обхватил он холоднющими руками речушку — замерзла речка…
Закручинился Степан Степаныч Размахаев подо льдом.
«Не видать мне, — думает, — теперь света белого».
Глядь — на дне перстенечек блестит. Покатила речка перстенечек, закружила и превратилась снова в Степана Степаныча Размахаева.
«Трудно мне с колечком самоцветным управляться, — подумал Степан Степаныч, потому что продрог подо льдом и стал покашливать. — Сниму-ка я перстенек, пока худа не вышло».
Снял и тут же превратился в ореховый прутик. Подхватил его ветер-озорник и понес в поднебесье. Весь город оттуда как на ладони.
«Костей не соберут», — подумал Степан Степаныч Размахаев — ореховый прутик.
Захолодал ветер на приволье, стукнулся в форточку девятого этажа и влетел в дом.
— Надо же! — всплеснула руками жена Степана Степаныча Размахаева Анна Степановна Размахаева. — Какой красивый ореховый прутик и какой перстенек на нем самоцветный.
Надела Анна Степановна пригожий перстенек на безымянный пальчик, ударился ореховый прутик о паркет и обернулся мужем — Степан Степанычем Размахаевым.
— С Новым годом тебя, Аня!
— С Новым годом, Степа! Вот уважил! Колечко самоцветное в самую пору!
