Юля - [24]

— Посидите еще, — продолжала мать, — Ночь долгая, выспитесь.

— Ночи, правда, длинные сейчас, но спать не хочется, — сказал Владимир Семенович, поглядывая на гладко причесанную, в новой кофте, красивую Юлю, которая весь вечер скучала, не пила, не знала, куда положить руки, куда глядеть, о чем говорить с таким неинтересным собеседником.

— Посидите еще, — снова попросила мать, — поговорите и выпьете еще.

— Разве с Юльяной Ивановной, — смутился гость.

— Посидите, поговорите, — приглашала Наталья, и пожилой, лысый Владимир Семенович вспыхнул от смущения, стесняясь, как подросток, завертелся на стуле.

— Разговор наш, Наталья Петровна, один, — волнуясь, дрожащим голосом промолвил он, — стыдно мне так говорить, но скажу. — Он вздохнул, опустил голову. — В мои годы можно уже внуков иметь, а я все никак не могу прибиться к берегу, несет меня вода, бросает… Увидел вот Юльяну Ивановну, ну… Ну, и я, как молоденький… И Юльяна Ивановна тоже одна томится. Горюете вы, горюю я… Надо, чтобы вы… Ну, взяли меня в свой дом за хозяина. Сельскую работу я могу делать, за мальцом глядеть буду, и вас, старую, не обижу…

— Договаривайтесь вы уж с ней, с молодою, — спокойно, но, кажется, в душе очень довольная, сказала Наталья. — Мне жить на этом свете мало осталось. А она пускай сама смотрит, что делать, что вам сказать. — Она встала, решив, что сказала свое, и полезла на печь, где, притихший и настороженный, сидел и поглядывал на всех внук.

Старуха сняла с ног валенки, поставила их сушить, а галоши с них бросила вниз, на пол. Делала это и ждала, что скажет Юля. Но та ничего не говорила, опустив голову, смотрела на стол и молчала, потому что не хотела ни обидеть доброго человека, ни подшучивать над его стеснительностью, но и пообещать ему ничего не могла.

— Давайте, Юльяна Ивановна, все сегодня решим, — снова смущенно краснея, сказал Владимир Семенович. — Знакомиться нам не надо, вы хорошо меня знаете, а я вас… Не один месяц вместе работаем… Я намного старше вас, но это, думаю, не беда. Возьмете — останусь у вас, очень уважать всех буду и за мальчиком вашим присматривать буду, я ведь не молоденек, упрекать вас за него не стану. Ведь и сам был женат, не ужился, развелись… Если откажете, то обиды держать не буду, но уеду отсю^- да, не смогу тут жить и вас видеть… Если бы вы знали, как вы пришлись мне по сердцу, как мне радостно даже поговорить с вами…

— Я верю вам, Владимир Семенович, — не поднимая головы, сказала Юля, — знаю, что вы не станете говорить не то, что думаете. Знаю, человек вы умный, скромный, хороший учитель, душа у вас добрая… Только вы подберите себе учительницу какую–нибудь, женщину разумную, по себе: наша жизнь известная, крестьянская… И работа моя такая, поварская: стараться повкусней сварить… А вам надо взять учительницу, чтоб и поговорить было с кем и чтоб она работу вашу понимала.

Юля говорила так и думала: сумеет ли уговорить его отказаться от нее, или надо намекнуть ему, что она не может сойтись с ним без любви и тогда он поймет, перестанет женихаться.

— Я ищу хорошего человека, а не кого–то там… — возразил Владимир Семенович, сказал это, как наивный хлопец, не поняв ее. — А вы на себя наговариваете: и работа ваша хорошая, и умом, красотой не каждая учительница с вами сравнится… Очень вы добры, умны, чутки к человеку. Я уже прожил на свете не так мало, повидал людей, но таких, как вы, немного встретил. Встреча с вами — великое счастье… Вам веришь сразу, вам трудно отказать… Если вы согласитесь породниться, свадьбу нам, Юльяна Ивановна, большую, может, и не надо устраивать, не молоденькие жених и невеста, людей веселить не собираемся, а родичей близких ваших, учителей наших позвать можно… Расходы я возьму на себя…

Юля молчала, только по щекам ходили желваки; притих и учитель, очень волновался и ждал ответа.

— Чего ты там молчишь? — не выдержала, подала голос с печи Наталья. — Скажи человеку что–нибудь одно: примешь хозяином или нет? Я только скажу — подумай хорошенько, как жить будешь… Сейчас это не жизнь, когда приходится самой, бабе, в лес ездить, дрова пилить, колоть, когда ребенок без мужчины растет…

— Тихо вы, мама, — попросила Юля, поморщившись.

— Скажите что–нибудь, Юльяна Ивановна, — дрожащим голосом проговорил Владимир Семенович, то и дело вытирая платком лоб и ладони рук.

— Что я вам, Владимир Семенович, могу сказать, — понурилась Юля. — Задумали вы серьезное, серьезного хотите, а у меня еще и сын. Мне и о нем думать надо, не только о себе… Глядеть за ним вы будете, но станете ли вы ему отцом?..

Учитель растерянно молчал, не зная, что сказать.

— Я не упрекаю вас, но боюсь… — только и сказала Юля, чтобы как–то остановить это сватовство.

— Я понимаю вас, Юльяна Ивановна. Вы мать. И я, отец, понимаю вашу тревогу. Но ведь не только мне трудно оставаться одному, трудно и вам. Вы же молоды, не станете весь век жить одна, вот так кручиниться…

— Да как–то будем жить, — промолвила Юля. — Что сами сделаем, в чем–то люди помогут. А что на душе будет — только сама буду знать. Если бы забылось все, пришло новое, так и жить можно бы по–новому. А я не могу так быстро менять… то одно, то другое…