Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию - [15]

- Покупать ничего не буду, - сказал Штепутат при виде маленького еврея.

Это категорическое заявление, казалось, было только сигналом для Самуэля, чтобы пустить в ход дремавшие в нем силы. Он подхватил свои рулоны и побежал следом за Штепутатом. В материях Самуэля скрываются таинственные силы. Они мягкие, как зад молоденькой девушки. На них клеймо качества английского короля. Подобного костюма еще не было ни у кого во всем немецком рейхе, кроме господина обер-президента в Кенигсберге. И все это за какие-нибудь несчастные девяносто пять марок!

Но Штепутату этот материал не нужен.

Исключается! Такому знаменитому мастеру понадобится хороший материал! Может быть, прямо завтра придет приличный господин, владелец поместья, даже граф, а у мастера Штепутата нет материала такого качества!

Тут Штепутат допустил ошибку. Он позволил Самуэлю втиснуть сукно ему в руки. Только потрогать. Неплохо, но не стоит девяносто пять марок. За этим последовал второй промах. Штепутат сказал:

- К тому же, у меня нет денег в доме.

При этих словах маленький еврей даже побагровел.

- Мастер! - вскричал он, как бы заклиная. - Ни у кого нет такого кредита, как у вас!

Нет, Штепутат в кредит не покупает, в кредит - никогда.

Самуэль сделал паузу, чтобы перевести дух, стереть пот с лица и высморкаться. Потом дружелюбно спросил:

- А сколько же у вас в доме денег?

- Пятьдесят марок, - ответил Штепутат и тут же стал досадовать не себя, что назвал такую большую сумму.

- Это разорение! - закричал Самуэль, схватил материал и заспешил к двери. Он тщательно уложил рулоны на место, засуетился как потерянный вокруг своей тележки, стал поправлять упряжь, не переставая бормотать себе под нос, забрался на сиденье, поскреб лысину - потом снова вытащил материал, вошел в дом и бросил рулоны Штепутату на рабочий стол.

- Пропади оно пропадом! Бери за шестьдесят марок. Шестьдесят марок, мастер, этого не хватит даже на горстку овса для моей лошади.

Карл Штепутат достал портфель и выложил перед тяжело дышащим Самуэлем пятьдесят пять марок. У Самуэля чуть ли не слезы выступили на глазах, когда его руки коснулись денег. Штепутат убрал материал, предложил маленькому еврею стул и достал сигары. Самуэль промокнул платком капли пота на лбу и сложил руки на животе: он казался довольным.

- Как идут дела? - спросил Штепутат.

Самуэль Матерн заморгал глазами. - Немножко хорошо, немножко плохо.

- Не хочешь обратно в Литву?

- Бросить мое дело? Двадцать лет в него вложено. А мои клиенты? Кто будет продавать им лучший английский материал?

Штепутат сравнил Самуэля с подозрительными физиономиями в "Штурмовике". Решил, что Самуэль - еврей приемлемый.

- Что со мной будет? - продолжал Самуэль. - Ни одному человеку я не сделал ничего плохого, даже свою скотину не бил никогда. Плачу налоги и делаю небольшие дела, очень небольшие.

- Но партия вас не любит, - заметил Штепутат.

- Много раз так было, что новые власти не любили евреев. И притесняли их немножко, и отбирали у них, что могли. А потом исчезали, эти новые хозяева. А несколько евреев всегда оставалось. Евреи всегда оставались. Вот и сейчас, прогонят с улиц грязных цыган, сошлют несколько бездельников в Кашубию, а приличных евреев не тронут.

Штепутат стоял на пороге и смотрел вслед тележке. Нет у евреев гордости, думал он. Гонят их с крыльца, они возвращаются с черного хода. Но в остальном ничего в них плохого.

Четыре недели спустя была "Хрустальная ночь". В Дренгфурте штурмовики все проспали. Ничего не произошло. Когда на следующий день из рейха пришли известия о разгромленных еврейских магазинах и подожженных синагогах, начальник штурмовиков Нойман был в полной растерянности - ему рапортовать было не о чем. Штурмовики целое утро совещались в "Кронпринце". В Дренгфурте было всего три еврея. Один был инвалидом войны, другой настолько стар, что нападение на него трудно было бы назвать героизмом. Оставался Самуэль Матерн.

Он был в одной из своих любимых поездок в сторону Блауштайн и Фюрстенау, когда из кустов выскочили три личности в масках. Один держал лошадь, двое набросились на Самуэля. Самуэль кричал "Разбойники!" и "Помогите!", пока ему не заткнули рот кляпом. Ему связали руки за спиной и привязали к козлам. Один разбросал рулоны ткани и намалевал на них черной кровельной краской свастику. После этого они скрылись. Маленький литовец постоял какое-то время. Так как ничего не происходило, он тронулся, не дожидаясь уговоров Самуэля, и благополучно притащил тележку в город. Было темно, и на беспомощного Самуэля никто не обратил внимания. Так он оказался перед воротами собственного дома. Мари распутала его узы. Самуэль был безмерно рад, что грабители не забрали у него из заднего кармана брюк кошелек, в котором было 250 марок денег.

На следующее утро Мари соскребла с витрины стихи, намалеванные кем-то ночью на стекле:

Селетка не стала форелью, хотя и упала в ручей.

Еврей, даже сто раз крещеный, все равно остался еврей.

Попам это надо знать и эту расу крестить перестать.

Начальник штурмовиков Нойман отправил окружному руководству длинный подробный отчет об этой акции. Там сочли эпизод хотя и забавным, но недостаточно героическим, чтобы упомянуть в партийной газете. Зато с похвалой воспроизвели витринные стихи. Селедку, правда, написали через "д".