Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - [48]

Конечно, если вы решите оглянуться, то увидите очень красивую картину. Все эти руки, взлетающие к небесам, и ноги, тянущиеся к потолку, — целый зал натянутых луков. Дрожь будет заметна, но свойственна всем, поэтому простительна.

Натараджасана была красивой и волнующей позой. Я пока не могла завести руки за спину и ухватиться за стопу. Может, и не смогла бы никогда. Но когда я забывала о себе и поднималась в позу, меня охватывал экстаз. Я ощущала расширение пространства, выходила за пределы своей оболочки. Однажды для работы я проводила исследование психологии детских игр, и натараджасана напомнила мне слова русского детского психолога Льва Семеновича Выготского: «В игре мы словно становимся на голову выше, чем на самом деле».

Слепая женщина всё время падала. Ее подруга стояла рядом и ничего не делала, просто ошивалась неподалеку. Слепая падала на сторону, а ее подруга не двигалась с места и даже не дергалась — просто застыла с легкой улыбкой на лице. Никто бы никогда не подумал, что на самом деле она помогает слепому человеку, теряющему равновесие. Пока не заглянул бы ей в глаза. Она не сводила глаз с подруги, следила, всё ли с той в порядке.

А слепую, казалось, не волновали падения. Она снова вставала на коврик, вытягивалась во весь рост, делала глубокий вдох, сгибала ногу, хваталась за стопу и поднималась в позу, раскрывшись.

Ее подруга вполголоса спросила ее о чем-то, и та покачала головой, засмеялась и ответила громко, на весь зал:

— Как умею, так и делаю.

Сейчас мне иногда трудно вспомнить то время, когда мы с Брюсом были влюблены. Слишком уж много в последнее время у нас возникло разногласий, особенно по поводу работы.

Няня обходилась нам дорого, что создавало проблемы. Мы могли себе позволить приглашать ее лишь изредка. Десять — двенадцать часов в неделю. Это было мое рабочее время. Единственное, на что я могла рассчитывать. И теоретически, большего мне было не нужно. Теоретически. Мы так организовали нашу жизнь, что мне не было необходимости работать больше десяти — двенадцати часов в неделю. Это идеальный способ воспитания ребенка, решили мы. Но я чувствовала, что как добытчик в семье представляю всё меньшую и меньшую ценность, и с каждым месяцем и годом эта ценность уменьшалась.

В эти десять часов в неделю мне едва хватало сил собраться с мыслями и наваять что-то второпях, не говоря уж о том, чтобы закончить свои проекты. Я сотрудничала со странной подборкой из примерно двадцати СМИ, и кого там только не было — от «Новостей роли» (хотя в Северной Каролине я никогда не была) до журнала «Сан-Франциско». Я даже начала пописывать для «Йога Джорнал» — рецензировала для них серьезные книги о поиске своего пути и судьбы. Мне приходилось находить общий язык с самыми разными редакторами: в «Нейшн» моим начальником был капризный интеллектуал, в «Ньюсдей» — простодушные любители всякого чтива. Мне снилось, что я хожу на пикники с редакторами из «Ньюсдей». Они наверняка оценили бы мой картофельный салат.

Я стала ловить себя на том, что пытаюсь втиснуть работу в любой свободный промежуток времени. В час ночи я делала заметки в блокноте у кровати, за завтраком проходила собеседование по телефону, усадив Люси на колени, за столиком у двери в детскую балетную студию стучала по клавиатуре ноутбука. Всегда с отчаянием человека, не уверенного, сможет ли он уложиться в срок.

Однажды вечером, сдав рецензию, сплетенную из таких вот десятиминутных урывков, я лежала на диване и смотрела сериал. Но сюжет уплывал от меня. Тогда я решила, что не могу больше терпеть. Меня бесило, что я должна выпрашивать у Брюса дополнительное рабочее время, что предполагалось, будто он один у нас работает полный день, и точка. Я поклялась, что найду с кем оставить Люси и организую себе нормальный рабочий график.

Я выключила свой сериал и пошла сообщить об этом Брюсу, который в гостиной читал книгу на рецензию.

— Знаешь что, — сказала я, — я хочу больше работать.

Его глаза подернулись поволокой, как будто между нами опустился занавес.

— Тогда почему бы тебе не устроиться куда-нибудь работать по вечерам раз в неделю?

— Почему бы тебе не устроиться?

— Я и так работаю! — Он потряс своей книжкой и блокнотом, в котором делал заметки. Он всегда делал тщательные заметки, когда читал книгу. Меня это страшно бесило. Сама я рецензировала книги, пользуясь чудной сложной системой загнутых страниц, записок на полях и вороха напоминалок на салфетках. Его педантичные заметки казались ненужной волокитой и хвастовством: мол, посмотрите, какой я суперпрофессионал.

— Я слишком устаю, чтобы работать по вечерам, — сказала я. — Люси меня изматывает! С ней нелегко, между прочим!

— Я не могу нарушить свой контракт. Я должен нас обеспечивать. Я один. Без твоей помощи.

— Так значит, твоя работа важнее моей, потому что ты больше получаешь?

— Ты хочешь, чтобы я вслух сказал, что ли? Да! Важнее!

— Да ладно! Как мне, по-твоему, развивать свою карьеру, если нет времени даже поработать?

— Не знаю, но знаю одно: я не могу пожертвовать своим рабочим временем, чтобы ты писала статейки для «Йога джорнал».