Йога-клуб. Жизнь ниже шеи - [46]

— Знаете, в чем ваша проблема? — сказала мне тогда та женщина. — Вы боитесь, что вас обманут.

Ей не надо было объяснять мне, что имелось в виду, ведь она сразу попала в точку. Да, мне действительно постоянно видится подвох во всем. Не хочу, чтобы мне голову заморочили. Но порой возникает такая мысль: ну обманут меня — и что? Если я всю жизнь буду верить во что-то, допустим во всемогущего Бога и загробную жизнь, а потом умру и пойму, что нет ни рая, ни Бога, ни посмертного воссоединения с бабушками и дедушками, какая разница?

Никакой. Ведь я буду уже мертва. И мне будет все равно. Зато при жизни можно огрести все бонусы, прилагающиеся к вере, — спокойствие души, способность жить в настоящем и не бояться смерти. Система ценностей, благодаря которой я буду честной и дисциплинированной. Если с помощью плацебо вылечивают симптомы болезни, кому какое дело, что это всего лишь сахар?

Мне. В том-то и проблема.

Вот если б можно было бы объявить, что это мои родители виноваты в том, что я боюсь быть обманутой, как было бы здорово! Все всегда проще, когда валишь вину на родителей. Мама и папа воспитывались в разной вере. Меня растили католичкой, но отец принадлежит к епископальной церкви. Дело в том, что, когда папа просил маминой руки, она согласилась при одном условии — что дети будут воспитываться католиками. Отец согласился, но поставил свое условие: ходить они будут в обычную школу.

Таким образом, мои родители запустили семейный эксперимент, призванный воспитать верующих детей, обладающих, однако, широкими взглядами. Довольно опасный эксперимент, если учесть, насколько глубоко влияние на неокрепшие умы как католической церкви, так и обычной школы. В детстве мы были окружены людьми различных верований, но исправно посещали мессу по воскресеньям, возвращаясь в школу по понедельникам, в результате трое из четырех детей в нашей семье прошли католическую конфирмацию.

Отец хотел, чтобы мы научились думать самостоятельно. Когда я была маленькой, он каждый день, вернувшись с работы в юридической фирме, устраивал за обеденным столом дискуссионный клуб. Папа научил нас никогда и ничего не принимать на веру. Бездоказательные утверждения были главным противником за нашим круглым столом. Если мы не находили доказательств нашим словам, то проигрывали. Я слушала, как папа рассуждает, и мечтала стать таким, как он, — в первую очередь для того, чтобы напрочь разрушить его безупречную экономическую аргументацию своими жалостливыми доводами в защиту социальной политики. Однако мне не хотелось быть излишне эмоциональной или выдавать чужое мнение за свое. Я стремилась научиться самостоятельному мышлению.

Мама же была мечтательницей и куда больше интересовалась духовной жизнью. Она занималась музыкой и на протяжении всей моей юности прилагала усилия, чтобы быть хорошей матерью в духе католичества, то есть уберечь девственность своих дочерей, не уставая напоминать им, что аборты и разводы неприемлемы и так будет всегда. Однако теперь, когда дети выросли, она постепенно отпускает на волю свое истинное «я», проявляя себя неортодоксальной католичкой, следующей правилам, в которые верит, и отвергающей остальные. Она всегда очень старалась убедить нас, что католический Бог страшен, но даже в детстве я понимала, что ее вера — на самом деле вера художника. Она видит Бога в красоте, особенно природной. Каждое лето мы с семьей неделю жили в домике на побережье, принадлежавшем деду и бабушке, и на закате мама водила нас с сестрой и братьями на долгие прогулки по океанскому берегу. Мы собирали ракушки и камни и любовались набегающими волнами. И когда солнце опускалось над морем, она брала нас за руки, устремляла взгляд к волнам и небу и, затаив дыхание, говорила: «Вот вам доказательство, что Бог есть».

Теперь мы в шутку повторяем эту фразу, когда пьем пиво или смотрим особенно дурацкое кино, но она до сих пор одна из самых любимых. Вот вам доказательство, что Бог есть. Однако в детстве, глядя на фиолетово-красное небо и заходящее солнце, растекающееся по линии горизонта расплавленным золотом, я задавалась вопросом: а так ли это? Чувствую ли я присутствие Бога, глядя на закат? Кажется ли мне, что Он рядом?

Несколько лет назад я ходила к Амме, индийской гуру. Я немного о ней знала, за исключением того, что она специализируется на безусловной любви. И выражает это в объятиях. То есть обнимает всех, кто выстроился в очередь. Однако объятия Аммы отличаются от тех, которыми обмениваются все детишки в младших классах, своей духовностью. Ее объятия — простейшее выражение связи между телом и душой.

Амма была пухленькой и улыбчивой, напоминала мне Йога-нанду — милого гуру-медвежонка, обожающего сладости. Она принимала почитателей, сидя на троне в одном из павильонов выставочного центра в окружении своих чудаковатых последователей, большинство из которых были иностранцами с затуманившимся взором и щеголяли желтыми и белыми балахонами.

Я слышала о том, что иногда достаточно лишь обняться с Аммой, чтобы пробудилась душа. Ее объятия считались целительными. А еще говорили, что они способны изменить всю жизнь. Я была подходящим кандидатом по всем трем пунктам. Играла живая музыка, мантры, распеваемые последователями, витали над Аммой, как облако. Услышав мантры, я вспомнила наш вантилан на Бали, и безликий выставочный зал вдруг словно согрелся хором восхвалений на санскрите. Меня охватила надежда, что я смогу вновь испытать утерянное чувство.