Яйцо птицы Сирин - [3]

Таковыми патриотическими ликами наполнялись дни и ночи великого царя.

Бесов было двое. Бес Большой и Бес Мелкий. Далее мы будем иногда прибегать к сокращениям ББ и МБ, чтобы не сбивать с ритма нашу прозу, которая так же обязана подчиняться некоему размеру, как и поэзия.

Иван не сразу олицетворил, не враз опознал своих бесов. Поначалу непонятно было, кто толкает его под локоть сбросить кошку с кремлевской стены или громить с замоскворецким хулиганьем еврейские лавки в Китай-городе. Думали, это — от избытка детской энергии. Когда ночной страх ледяной вилкой ковырял детское сердечко Вани, и гусиная кожа до судорог стягивала живот, считалось, что это нянька Аграфена виновата со своими сказками.

Ну, и время тогда беспокойное было, могли бояре Ивана совсем извести. Тоже было чего бояться и от чего чудить.

Но вот, наконец, венчаясь на царство в январе 1547 года, Иван проговорил в Успенском соборе что-то об избавлении от лукавого и оставлении нам грехов наших. Тут сразу и началось. Весной непонятно почему, но уж не по Божьей воле! — оторвался в нижней звоннице Ивана Великого и лопнул от удара большой кремлевский колокол. 21 июня загорелась вся Москва. И не лачуги задымили убогие, не пьянь в кабаке коптилку сальную опрокинула, а вспыхнула сама собой на глазах у богомольной публики маковка главного на Руси, венчального Успенского собора. Запылало все вокруг. За огнем пришел бунт, узналось о колдовстве, и толпа обступила пристанище царя-погорельца на Воробьевых горах. Стали права качать, грубить, грозиться. Иван оцепенел. Детский ужас восстал из небытия и заскреб когтями по стеклу его памяти. Казалось, выхода нет. Сейчас эти черные, злобные люди поднимут парня на вилы, порвут на куски.

И тут из приоткрытой двери дворцовой дачки вылез Мелкий Бес. Пританцовывая, вышел на крыльцо, обозрел вопящую толпу и оборотил смешную, усатую рожицу с розовым пятачком на Ивана. Бес, — всего-то в аршин вышиной, — скрестил козлиные ножки с золочеными копытцами, и, опершись для устойчивости на пружинистый хвост, открыл рот… И стало тихо! Нет, толпа не перестала бесноваться, горластые мужики в первых рядах все так же злобно разевали щербатые рты, цыганистый толстяк по-прежнему колотил обломком бревна в перила. Но звука не было! Беззвучно сыпались из свинцовых переплетов цветные сирийские стекла, безмолвно бурлило людское море, не слышно было даже привычного шума деревьев.

— А ты их, Ваня, казнить не пробовал? — спросил с доброй улыбкой Мелкий Бес. Так заботливый доктор спрашивает у испуганного ангиной больного о действенности малинового варенья. — Вон, гляди-ка, цыган разыгрался! — вели ребятам его приколоть. Да-да! Прямо сейчас!

И когда цыгана с разрубленной головой и волочащимися кишками сбросили с крыльца в толпу, народ подался назад, по-настоящему замолчал, замер с раскрытыми, но безгласными ртами!

— Вот видишь, — развел лапками МБ, — всего и делов!

Иван смирился с Мелким Бесом, привык к нему, как к дворовому щенку или комнатному котенку. Бес не слишком докучал ему, но и всегда был тут как тут.

Хуже стало потом, через 12 лет. Умер младенец Дмитрий-первый, в конце 1559 года расхворалась и скончалась любимая жена Настя Романова. И возник Большой Бес. Страшное, огромное, темное чудовище являлось нежданно, заполняло собой все пространство, каким обширным оно ни будь, — хоть с каморку, хоть с Соборную площадь. Большой Бес и морды-то не имел. Он был, как печной чад, как гарь московского пожара, — удушлив, безысходен, горяч. Он не говорил понятных слов, но сжимал сердце ужасом, гнал прочь от людей, или наоборот, сковывал, вдавливал в тронное кресло, в деревянное сидение царского места справа от алтаря. Большой Бес не стеснялся церковных святынь и реликвий, не сучил ножками, как МБ, у входа в дом Божий. Он обволакивал своей шерстью Ивана, придворных, семью царскую и у трапезы, и среди литургии, и в крестном ходе. Иван не мог бежать, придавленный Большим Бесом. А люди вокруг щерились бесовскими улыбками, сжимали свой тесный круг. И тогда спастись от них можно было только казнями, травлями, тайным убийством.

Мелкий Бес тоже не чурался живодерни, но и здесь старался облегчить душевный гнет, снять с пациента смертную дрожь. Сквозь вой и хрип Беса Большого, когда, например, старого князя Хворостинина, героя многих войн, заволокли на помост, и когда голова его, зевая, скатилась под ноги жены, следующей за мужем на плаху, МБ тормошил заледеневшего Ивана дурацкой шуткой:

— Велел бы ты этой свинье бантик повязать, а то, что ж она у тебя без бантика?

Когда жуткой весной после смерти Насти отправляли на смерть князя Дмитрия Курлятьева с женой и детьми, Мелкий Бес прострекотал чечеткой у Ивановых ног и пролепетал сквозь расступившийся кровавый туман Красной площади:

— А вон того мальца, Лариошку, ты, Ванечка, оста-авь! Он тебе сгодится, успеешь погубить — глядишь, и с пользой.

И мальчика сразу потащили с саней и отвели в богаделенку при дворце, — Иван не помнит даже, чтобы вслух приказывал.

Вот еще недавний случай. Воротясь в 1577 году с Ливонской войны, государь, разнимаемый Большим Бесом, вздыбил «шестую» волну расправ. Среди прочих злодеев, изловленных для казни оказались книжники — игумен псковский Корнилий да ученик его Вассиан Муромцев. Умертвить их было необходимо как можно скорее, ибо ужас входил в Ивана из их спокойных, блестящих святостью глаз. Но Мелкий Бес уперся.