Ястребиная бухта, или Приключения Вероники - [22]

— Мне тринадцать было, влюбился в библиотекаршу. Ходил каждый день, страшно боялся, заметит, что люблю. Перечитал все, что там у нее было.

— Ах, вот что! Наверное, долго любил, если на всю жизнь начитался, а? Он вспомнил тихую окраинную библиотеку и столик у окна, где женский силуэт окружало сияние солнечной пыли. А за окном постоянный рев — недалеко была воинская часть и по раздолбанному проселку постоянно катались вездеходы, ему они почему-то казались очень веселыми, наверное, из-за своей ревущей механической силы.

— Полтора года любил. Потом она вышла замуж за майора и уехала. А я привык. Всю жизнь читаю. Ника отодвинула книгу и положила подбородок на кулаки, блестя глазами.

— Прям роман!

— Угу, о любви. К чтению.

— Видишь, значит, женщина тебе, тебя, научила чему-то важному.

— Еще бы. Вы такие, только важному и учите.

— Нет, — подумав, сказала справедливая Ника, — она тебя, а ты вот, меня учишь, хоть ты и не женщина. Прямо скажем, совершенно не женщина. И это мне нравится.

— А я?

— И ты, — великодушно ответила, и улыбнулась, зная, вечерние посиделки подошли к концу, начинается ночь. Эта — особенная. Теперь она будет помнить о том, что хорошее время может смениться плохим, но это значит, что потом снова придут перемены. Он сказал. Ему она верит. С тех пор она не боялась самых страшных вещей, но это место, в которое она влюбилась, не меньше, чем полюбила своего мужчину, вдруг когда-то оно принесет горести, и сможет ли она простить ему их?

Травы, огромное небо, песок, усыпанный ракушками, мерная вечная вода — свидетели ее полного безграничного счастья. Хорошо бы проблемы не касались Ястребиной бухты, но, наверное, так не бывает, если живешь.

И нужно быть сильной, чтоб, не убегая, продолжать любить место так, как любишь человека — проходя все испытания вместе.

Шла через ветер, держа в кармане зазябшую руку, и другой, в целой перчатке, придерживая капюшон. Чуть не погибла там, в самом прекрасном месте, в тайной бухте, испытала, может быть, впервые в жизни смертный страх, когда повисла, утыкаясь лицом в шершавый камень, который молча и равнодушно смотрел ей в глаза, и не опустил бы каменного взгляда, если бы сорвалась и загремела вниз по острым обломкам. И сейчас, в плоской степи, где впереди маячила крыша белого большого дома — одного на всю бухту, поняла — она не владеет и не повелевает: такая же часть, как ветка, оборванная ветром или как сожженная летним пожаром трава. И, кажется, это начало перемен.

Надо справиться. Пашка бежал навстречу, цветной свитер мелькал под расстегнутой курткой.

— Ты куда провалилась? Батя машину вывел, ищет тебя. Олеська сидит, ехать же пора. Пошел рядом, тяжело дыша и вкусно втягивая морозный воздух, посматривал сбоку.

— А ты чего такая? Извозилась вся. О! Слышишь? Она ждала услышать далекий мужской голос, но капризно загудел клаксон — видно, Ласочка соскучилась сидеть в машине.

— Черт, да ты упала, что ли? Со скалы сорвалась? У тебя рука рассажена.

— Ладно, живая же. Отцу не говори, хорошо? Пашка хмыкнул. Голова Фотия показалась над скалами — он поднимался по тропе с общего пляжа. Встретились у ворот, и он быстро оглядел Нику, открывая дверцу машины:

— Все нормально, — сказала она, пока не стал тоже задавать вопросы, — поскользнулась на камне, у самого песка, упала, нестрашно. Пораненную руку сжала в кулак и сунула в карман. На переднем сиденье Нивы Ласочка разглядывала ее через стекло. Ника помахала ей рукой в перчатке. Та вдруг улыбнулась в ответ — так нежно, с такой неподдельной радостью, что у Ники дрогнуло сердце. Вот же какой хамелеончик. Ясно, почему она никак не шагнет из центра мира, не выпускают ее оттуда, тетешкаются, лишь бы вот так посмотрела снова и снова.

— Ника, нам пора, время, — Фотий приобнял за плечи, подержав, отпустил. Она обрадовалась, что не полез целоваться. Под взглядом Ласочки было такое чувство, что они голые на ветру.

— Да. Да. Езжайте уже. Но когда шагнул к машине, не выдержала и позвала:

— Фотий. Приподнимаясь на цыпочки, сказала в ухо над поднятым воротником куртки, раздельным шепотом:

— Я не шутила. Убью ведь.

— Понял, — серьезно кивнул он. И улыбнулся во весь рот.

В обед они сидели с Пашкой в кухне, умаявшись от работы на воздухе, молча ели, пылая намороженными ветром щеками. Потом Пашка сварил кофе, разлил его по большим фаянсовым кружкам и, откусив галету, посмотрел на Нику. У той на руке сверкал квадратик пластыря.

— Кто первый начнет?

— Давай ты, — Ника поставила кружку и приготовилась слушать. Пашка фальшиво засвистел, вытягивая под столом длинные ноги, и она, отломив кусочек галеты, кинула в него.

— Знаешь, если решил сказать, давай уже серьезно. Привыкай, я никуда не денусь и я тебя люблю.

— О!

— Именно, дурак. В сыновья ты мне, конечно, не годишься, но вот братом назначаю. Колись, давай! Пашка похлопал себя по футболке, ловя брошенный кусочек печенья, закинул его в рот.

— А знаешь ли, о, сестра Вероника, что в Багрово в клинике работает дядька Ивана?

— Ивана? Ваньки что ли? Который мидии дерет на скалах и у магазина толкает?

— Угу. Так вот… дядька его. В Багрово — доктор. Ну, он молодой совсем, с нами тусовался каждое лето. Батя когда Марьяну привез, они ее там на рентген, то се. А потом я приехал. Пока они там консилиум свой проводили, я к Геннадию сунулся, в кабинет. Что да как, да расскажи. А он мне — какого хера за девкой не глядишь, мало того, что она аборт тогда сделала, щас вот еще с ногой.