Яркие огни, большой город - [19]

. И вот уже он пестует новое поколение талантов — твоих учеников, а ты в своем творчестве переходишь из Начального периода в более Поздний.

— Прекрасная идея для нашего руководства,— говорит он.— Сиамские боевые рыбки в водоохладителе — неплохо, а?

Пытаешься ответить чем-нибудь остроумным, вроде «и рыбья чешуя уколола тебя»,— но ничего хорошего в голову не приходит.

— И куда ты сейчас направляешься?

— Обедать,— опрометчиво говоришь ты.

В прошлый раз, когда ты сказал Алексу, что идешь пообедать, обратно в редакцию ты добирался чуть ли не на карачках.

Он смотрит на часы:

— Неплохая мысль. Не возражаешь, если мы пообедаем вместе?

Пока ты придумываешь отговорку, уже поздно. Сказать, что тебя ждет приятель,— получится невежливо. Тебе не обязательно пить с Алексом наперегонки. И вообще пить не следует, хотя от одного стаканчика ты не помрешь. Глоток шипучки хорошо снимает головную боль. Ты только скажешь Алексу, что у тебя идет в печать большой материал, и он поймет. Ты сможешь воспользоваться его дружеским участием. Поговорить с ним по душам. Поведать о некоторых своих бедах. Впрочем, у Алекса и собственных проблем хватает.

— Ты никогда не думал получить диплом менеджера? — спрашивает он.

Он привел тебя в закусочную рядом с Седьмой авеню. Здесь накурено. Место это давно облюбовано репортерами из «Таймс» и прочими алкашами. Пепел его сигареты летит в тарелку. Мясо давно остыло, он к нему и не притронулся. Он уже предупредил тебя, что найти где-либо хороший бифштекс невозможно. Говядина совсем не та, что раньше. Бычкам силком впихивают корма и впрыскивают гормоны. Он пьет уже третий стакан водки с мартини. Ты пытаешься растянуть свой второй.

— Я не говорю, что надо обязательно заниматься бизнесом. Но пиши о нем. Вот это злободневная тема. Ребята, которые разбираются в бизнесе, создадут новую литературу. Уолли Стивенс³² сказал, что деньги— это своего рода поэзия, но сам за деньгами не гнался.

Затем он говорит, что существовал золотой век Папы³³, Фицджеральда и Фолкнера, потом серебряный век, в котором и ему отведено скромное местечко. Он думает, что сейчас мы находимся в бронзовом веке и что проза зашла в тупик. Она еще кое-как существует, но развить настоящие темпы уже не может. Новые книги будут повествовать о технологии, о мировой экономике, о том, как компьютеры помогают людям создавать состояния и пускать по миру конкурентов.

— Ты парень толковый,— говорит он.— Не поддавайся всему этому трепу о чердаках, где творится искусство.

Он заказывает еще два мартини, хотя ты не допил второй стакан.

— Завидую тебе,— говорит он.— Сколько тебе — двадцать один?

— Двадцать четыре.

— Двадцать четыре. Целая жизнь впереди. Ты что, не женат?

Сначала ты пытаешься протестовать, но потом соглашаешься:

— Да, я холост.

— Прорвемся,— говорит он, хотя только что сообщил, что в мире, который ты собираешься унаследовать, не будет ни хорошей говядины, ни хорошей литературы.— Моя печень свое уже отслужила,— добавляет он.— Ни к черту не годится, у меня эмфизема.

Официант приносит выпивку и интересуется у Алекса его бифштексом, может, что-нибудь не так, не хочет ли он чего-нибудь другого. Алекс говорит, что бифштекс превосходен, и просит унести его.

— Знаешь, почему сейчас так много гомосексуалистов? — спрашивает он, когда официант уходит.

Ты мотаешь головой.

— Все из-за этих гормонов проклятых, которые впрыскивают в мясо. Целое поколение на них выросло.— Он кивает и смотрит тебе прямо в глаза. Ты напускаешь на себя глубокомысленный, серьезный вид.— Так кого ты сейчас читаешь? — спрашивает он.— Скажи, кто из молодых сейчас в фаворе, кто идет в гору?

Называешь пару писателей, которых недавно прочитал с удовольствием, но его внимание уже рассеивается, и веки дрожат. Взбадриваешь его вопросом о Фолкнере, с которым он в сороковых годах в Голливуде работал в одном кабинете месяца два. Он рассказывает, как однажды они три дня пили наперегонки, насквозь пропитались бурбоном и упражнялись в острословии.

Алекс едва ли замечает, когда ты прощаешься с ним на тротуаре. Он уже направляется в сторону редакции, глаза его блестят от водки и воспоминаний. Ты сам немного на взводе, и чтобы освежиться, тебе совершенно необходима прогулка. Сейчас еще довольно рано. Времени хватит. Ты стоишь на углу возле светофора, уставившись на фотографию Мэри О’Брайен Макканн (той самой девушки, которая пропала без вести), и тут кто-то хлопает тебя по плечу:

— Эй, друг, хорька не купишь?

Парень примерно твоего возраста, морда в угрях, глаза плутоватые. Он держит на поводке зверька, который смахивает на таксу в меховом пальто.

— Это и есть хорек?

— В натуре.

— А на что он нужен?

— Знакомиться с телками. Отличный повод завязать беседу. К тому же, если у тебя дома заведутся крысы, он им устроит красивую жизнь. Его зовут Фред.

Фред выглядит элегантно, вполне благовоспитанный хорек, хотя первое впечатление тебя всегда обманывает — например, однажды ты купил «остин хили», под капотом которого оказался не мотор, а настоящая свалка металлолома, да потом еще эти часы «Картье» — совсем точно настоящие. А как ты выбрал жену? Тебе приходит в голову, что зверек может стать прекрасным символом отдела — подлинный живой хорек для искателей фактов. По правде говоря, зверь тебе не нужен, о себе-то позаботиться некогда, однако Фред, наверное, идеально подошел бы Кларе. Прощальный подарок, знак любви.