Яркие огни, большой город - [17]

На Четырнадцатой улице вошли трое растафариев²⁴, и вскоре вагон завонял потом и марихуаной. Иногда тебе кажется, что ты один не принадлежишь ни к какой общине. Сидящая против тебя пожилая дама с пакетом «Мэйсиз»²⁵ оглядывается вокруг, словно вопрошает, куда же катится мир, в котором остались дракулообразные евреи да обалдевшие от наркотиков черномазые, но когда ты улыбаешься ей, она быстро отводит взгляд. Ты можешь основать свою собственную общину — Братство молодых неудачников.

«Пост» укрепляет в тебе ощущение надвигающейся катастрофы. На третьей странице — статья под названием «Огненный кошмар» — о пожаре, охватившем дом в Куинсе, а на четвертой — матерьяльчик «Торнадо-убийца» — об урагане, который опустошил Небраску. По разумению газеты, всякое несчастье в глубинке — наказание божье. В городе— другое дело. Там поджог, изнасилование, убийство — всегда дело рук человеческих. Все плохое, что происходит за границей, всегда можно свалить на жестокость иностранцев. Прекрасное, простенькое видение мира. Коматозный ребенок обнаруживается на пятой странице. Никаких сдвигов: КОМАТОЗНЫЙ РЕБЕНОК ЖИВ. Врачи обсуждают возможность предупредительного кесарева сечения.

Когда оказываешься на Таймс-сквер, на часах — десять-десять, когда входишь в редакцию — десять-шестнадцать. Лифтер — паренек, похожий на карманного воришку. Здороваешься с ним и проходишь вглубь кабинки. Спустя минуту он оборачивается:

— Скажите, на какой этаж ехать, я же не телепат.

Называешь двадцать девятый. Тебя, привыкшего к Лючио и его добрым улыбкам, этот парнишка-чужак раздражает своей грубостью. Он задвигает решетку, потом возится с дверью. На полпути вверх он достает ингалятор «Викс» и вдыхает. Это вызывает приятное пощипывание в твоем носу.

— Двадцать девятый,— говорит он, когда вы останавливаетесь.— Женское белье и прочее.

Вооруженная стража тебя не ждет. Ты спрашиваешь у секретарши Салли, пришла ли Клара.

— Еще нет,— говорит она.

Раздумываешь, хорошо это или плохо. Быть может, отсутствие Клары лишь затянет твою агонию. Коллеги столпились вокруг экземпляра «Нью-Йорк таймс», газеты информативной и здесь, в проверке, любимой. Когда Клара принимала тебя на работу, то говорила, что желательно всем сотрудникам отдела внимательно читать это издание, за исключением очерков, но ты не заглядывал туда неделями.

— Что, война? — спрашиваешь ты.

Риттенхауз рассказывает, что одна из штатных авторов журнала, которую в отделе любят, ибо она тщательно готовит материалы и не грубит нижестоящим, только что получила большую премию за серию статей об исследованиях в области рака. Рак. Риттенхауз особенно горд тем, что участвовал в их проверке.

— Ну, что скажете? — спрашивает он.

Он держит газету так, чтобы ты мог видеть статью. Ты готов уже кивнуть и изобразить восторг, но вдруг замечаешь на соседней странице рекламное объявление. Берешь у Риттенхауза газету. Три женщины демонстрируют платья для коктейлей. Одна из них — Аманда. У тебя кружится голова. Ты приседаешь на стол и смотришь на фотографию. Точно, это Аманда. Ты даже не знал, что она в Нью-Йорке. По последним сведениям — она была в Париже и собиралась там остаться. Она могла бы позвонить тебе — просто ради приличия,— раз уж она здесь. Но, с другой стороны, о чем ей с тобой говорить?

Почему она преследует тебя? Лучше бы она просто работала в офисе, как все. Прямо перед отъездом она говорила про какой-то контракт на щитовую рекламу, и ты мечтал увидеть ее лицо на огромном плакате, как раз напротив ваших окон.

— По-моему, мы все должны гордиться ею,— говорит Риттенхауз.

— Что?

— Что-нибудь не так? — спрашивает Мег.

Ты мотаешь головой и складываешь газету. Тэд сказал: лейкемия. Мег сообщает, что Клара еще не пришла. Ты благодаришь ее за утренний звонок. Уэйд спрашивает, закончил ли ты французскую статью, и ты отвечаешь:

— Более или менее.

В первый вторник месяца каждый сотрудник проверки получает маленький материал из раздела, открывающего журнал. Работа распределена заранее: у тебя — отчет о ежегодной конференции Общества полярных исследователей, проходившей на сей раз в гостинице «Шерри Нидерлэнд» и завершившейся приемом. Полярные исследователи, как ты и ожидал,— народ эксцентричный. Они носят часы для подводного плавания и какие-то малоизвестные военные награды. Среди закусок на приеме подавали ворвань и копченое мясо императорских пингвинов на трисквитах²⁶. Ты подчеркиваешь «императорские пингвины» — и помечаешь, что надо проверить орфографию, а также и то, съедобны ли они. Еще нужно посмотреть, как пишется слово «трисквит». Как говорит Клара, излишняя осторожность — не помеха. Если ты что-нибудь спутаешь, фирма, которая производит эти самые трисквиты, тебе никогда не простит. Если не существует пингвина-императора, а есть только пингвиниха-императрица, на стол отдела корреспонденции к середине будущей недели ляжет три сотни писем. Окажется, что фанатичные читатели знают о пингвинах все; орнитология, по-видимому, особенно привлекает их внимание, и малейшая ошибка или даже сомнительный факт приносит шквал корреспонденции. В прошлом месяце безобидная зарисовка о кормлении птиц вызвала настоящую бурю. Читатели возражали: упомянутый вид зяблика не мог оказаться у кормушки в Стонингтоне, штат Коннектикут, хотя автор и утверждал, что видел там пару этих птиц. Письма идут до сих пор. Друид призвал Мег, которая вела материал, и попросил проконсультироваться с Обществом Одюбона