Японский ковчег - [43]
Глава XIX
Дары данайцев
Пискарев приобнял Мияму за плечи и усадил на ближайший стул. Пока профессор приходил в себя, к их столику потянулись сановные гости знакомиться. Пискарев, охотно взявший на себя роль Вергилия, представлял всех по очереди в обаятельной легкой манере.
Первым подошел с протянутой пухлой ручкой невзрачный блондин среднего роста с полустертыми чертами слегка обвисшего лица. В левой руке он держал фужер с красным вином, а в правой бутылку, что заставило Мияму внутренне содрогнуться. И действительно, представившийся министром легкого машиностроения блондин сразу же предложил выпить на брудершафт и вложить миллиард-другой в легкое российское машиностроение. По завершении обряда министр Соковцев сильно ударил Мияму по плечу и бормотнул ему в ухо полушопотом:
– А ведь ты брат, не случайно тут возник, а? Вижу, вижу – по делу ты к нам. Ну и правильно! Кто ж без дела сюда припрется из Японии-то! Ежели чего, не стесняйся, всегда поможем. У нас машиностроение хоть и легкое, а тоже кое-чего могём!
– Да уж, этот может! – подтвердил Пискарев, нехорошо хохотнув вслед удаляющемуся министру. – Весь кордебалет в театре Данченко отоварил. А вот и еще один, кстати. Познакомьтесь: Владилен Виленский, глава думской фракции партии Народная воля. Двадцать пять лет в оппозиции. Умеет человек четко обозначить свою позицию по всем вопросам! За это его электорат ценит, телезрители обожают, а думцы боятся. И есть за что! Видишь, брюхо какое наел? Чуть что, подходит в фойе как бы невзначай к идейному противнику и начинает его животом толкать, пока куда-нибудь в самый дальний вестибюль не выпихнет. Это он называет «загнать в угол». Говорят, специально ездил в Японию на стажировку – три месяца изучал базовую технику сумо для применения в думской полемике. А в последнее время, начал свои секретные приемы прямо в зале заседаний обкатывать. Вот так и вице-спикером стал.
– Ага, профессор Мияма! – радостно воскликнул Виленский, как будто с утра только и ждал заморского гостя. – Вы к нам вовремя. Как раз собираемся формировать парламентскую делегацию. Надо кое о чем с вашим Коно перемолвиться. Ну, и к старику микадо, конечно, заглянем на часок, чайку попьем. А то я что-то давненько в Токио не был. Опять-таки надо бы на вашу новую телебашню подняться, глянуть на город в последний раз с высоты пятисот метров.
– Почему в последний раз? – не понял Мияма.
– Так вряд ли еще доведется до астероида, – добродушно усмехнулся Владилен Леонович. – А уж потом от вашей Скай-три вряд ли что останется. Сами знаете, стихия…
– М-даа, – неопределенно протянул Мияма, – но мы стараемся принимать презервативные меры. Стихию тоже можно укорачивать…
– Укрощать?
– Ну да, я хотел сказать «укрощать». Если заранее.
– Нет уж, профессор, – строго сказал Виленский, – позвольте вам не поверить! Стихия вольна и неукротима, как наша партия Народной воли. Вы ее в дверь, а она в окно…
– Какой интересный идиом! – восхитился Мияма. – Как вы сказали? Вы ее во что? А она во что? Здесь еще присутствует некий сексуальный обертон…
– Какой еще обертон? Да никакой обертки! Голая правда – и только! Я всегда правду-матку режу всем – знакомым и незнакомым.
– Неужели вы у всех матку вырезаете? – внутренне передернулся Мияма, с отвращением взглянув на главу Народной воли. – А как же с мужчинами?
– Тоже режу! – рубанул рукой по воздуху апостол от оппозиции. – А чего стесняться! Я так и микадо вашему говорил в позапрошлом году: не тронь острова, микадо! Они наши, и точка! И премьеру вашему Коно сколько раз втолковывал: отзынь, Коно! Хрен тебе, а не северные территории! Что, на нашу землю русскую, исконную пасть раззявил?! Отсоси, козел!
Стоявшая рядом с Виленским обаятельная девица, по возрасту годившаяся маститому политику во внучки, вспыхнула и толкнула его локотком в бок.
– Не лезь, Ленок, – отмахнулся тот. – Видишь, с серьезным человеком разговариваем. Вы только не подумайте, профессор, что я против японцев что-то имею. Упаси Бог! Да я их просто обожаю! Фудзияма, суши, сашими, хаши, мацони… Чудный народ! Вы меня понимаете?
– Понимаю, – вежливо кивнул Мияма. – Русский народ тоже вполне чудовищный.
– Это в каком смысле?! – вскинулся Виленский, грозно сжимая кулаки.
– Остынь, Владик! В смысле «чудесный», – осадил его Пискарев, легонько хлопнув по внушительному брюху. – Профессор Мияма самый большой друг и собутыльник русского народа на всех Японских островах. А иначе на кой хрен он бы к тебе сюда приехал?
– Действительно, – поскреб затылок Виленский. – За семь верст киселя хлебать… А зачем он, собственно, приехал?
– А ты его сам спроси.
– И спрошу. Так зачем вы, профессор, к нам пожаловали?
Прежде, чем ответить, Мияма таинственно оглянулся по сторонам и сделал неопределенный жест рукой, означавший, вероятно: «Это не для посторонних ушей.»
Тем не менее ответ его прозвучал вполне определенно:
– Я приехал с очень важной мессией.
– Миссией?
– Ну да, я хотел сказать «миссией». Это очень важно для человечества. И для России тоже, и для Японии. Вы же знаете про астероид?
– Хо! Знаем ли мы про астероид?! – саркастически хмыкнул Виленский. – Да кто ж про него не знает?! Ну летит к нам это, с позволения сказать, небесное тело. И что? Во-первых, еще не факт, что оно летит сюда. Во-вторых, мы его запросто собьем на подлете. Нет проблем! Со спутника лазером саданем – и писец котенку. Так что астероидом нас не запугать! На том стояла и стоять будет земля русская!
Артур Аристакисян (1961) — режиссер фильмов «Ладони» (1993) и «Место на земле» (2000). Проза публикуется впервые.
Роман о научных свершениях, настолько сложных и противоречивых, что возникает вопрос — однозначна ли их польза для человечества. Однако прогресс остановить невозможно, и команда лучших ученых планеты работает над невиданным в истории проектом, который занимает все их помыслы. Команда — это слепок общества, которое раздирается страшными противоречиями середины 21 века: непримиримыми конфликтами между возрастными группами, когда один живет в 3 раза больше другого, а другой, совершенно не старясь, умирает до срока.
Это роман о трудностях взросления, о сложных решениях, которые определяют судьбу, о мужской дружбе со всем ее романтическим пафосом и противоречиями, соперничеством и искренней привязанностью, предательством и прощением, подлостью и благородством. Главный герой пишет романы, которые читает только его друг. Не писать герой не может, потому мелькнувшие эпизоды каждого дня преобразуются в его голове в сюжеты, а встреченные люди в персонажей. Он графоман, бесталанный писака, выливающий на бумагу свою комплексы, или настоящий писатель, которому обязательно предстоит написать свою главную книгу? Содержит нецензурную брань.
В самолете летят четверо мужчин, вспоминая разные эпизоды своей жизни. Победы и поражения каждого всегда были связаны с женщинами: матерями, женами, дочерьми, любовницами. Женщины не летят на этом рейсе, но присутствуют, каждая на свой лад, в сознании героев. Каждый персонаж вплетает свой внутренний голос в чередующиеся партии, которые звучат в причудливой Биарриц-сюите, по законам жанра соединяя в финале свои повторяющие, но такие разные темы, сводя в последнем круге-рондо перипетии судеб, внезапно соприкоснувшихся в одной точке пространства.