Японский ковчег - [45]
Весь ансамбль одухотворенно подхватил:
Блондинка снова сделала курбет, притопнула еще энергичней и призывно вытянула руку ладонью кверху:
повторили музыканты, завершив мелодию звучным аккордом.
Публика разразилась аплодисментами, на которые певица отвечала каскадом воздушных поцелуев и легким повиливанием атлетических бедер.
– Кто это? – спросил Мияма у Шурика Пискарева, который все еще по инерции раскачивался в такт песне, успевая понемножку отхлебывать шампанское из очередного фужера.
– Это, брат, прелесть что такое! – хохотнул в ответ порядком захмелевший Шурик. – Наш Геночка Грудко. Обаяшка, а?! Так и хочется иногда ущипнуть!
– Леночка Грудко?
– Да нет же, Геночка. Ты что, сам не видишь? Транссексуал он. Все честь по чести: сделал операцию и вышел замуж за любимого мужчину. Правда, потом развелся. Вполне эмансипе. Все верха обслуживает. И в наших кругах пользуется популярностью. Я-то сам по другой части, а здесь в зале его поклонников хоть отбавляй. Того и гляди передерутся. Сейчас он спустится – я вас познакомлю.
– Спасибо. Очень признавателен, – кивнул Мияма.
– Ага! Загорелся глаз-то! – хохотнул Шурик. – Что, гейши твои, небось, надоели?
– Да, немножко надоели, – согласился Мияма. – Хочется иногда разного образия…
– Тогда потолкуй с Геночкой. Про глобализацию.
– Почему про глобализацию?
– А потому что он глобалист. Старается охватить все страны и народы. Никого не пропускает, охальник!
Пискарев сытно хохотнул, отхлебнул шампанского и бросил в рот крохотную тарталетку с черной икрой. Доверительно потрепав Мияму по плечу, он наклонился к нему и стал нашептывать подробности, от которых у профессора по спине побежали мурашки. Вспомнились кое-какие забавы бурной молодости в токийском квартале Кабуки-тё.
– И даже сам? – недоверчиво переспросил он.
– Нет, сам этого не любит. Но зато уж в администрации резвятся. При прежнем начальстве с этим было строго, а теперь у нас гей-славяне разгулялись вовсю. Так что приобщились к мировому сообществу по полной. Хотя сами же законы принимают…
– Послушай, Шура, – начал Мияма и осекся. Ему было крайне неловко называть собеседника по имени, да еще сведенному к смешной детской аббревиатуре. И к тому же на ты. Японская душа профессора восставала против такого амикошонства, но он сумел преодолеть себя.
– Послушай, Шура, – вкрадчиво продолжил Мияма своим бархатным баритоном, – как я уже припоминал, у меня есть одна важная мессия.
– Миссия!
– Я хотел сказать миссия. В общем и целостном это такой месседж. От японских десижен-мейкеров к российским десижен-мейкерам.
– Насчет чего?
– Насчет астероида. И последующих ката-клизм.
– Каких катаклизм?
– Разных. Ну, вот ты хочешь еще немножко посуществовать после импакта?
– Естественно. Да ладно, авось не будет никаких катаклизмов. У нас в Министерстве культуры считают, авось пронесет.
– Кого пронесет?
– Не кого, а что. Все пронесет – столкновения не будет. Чего тут зря паниковать!
– Нет, Шура, не зря, – мягко, но настойчиво заверил Мияма, – японские астрономеры не ошибаются. Обязательно будет. И, вероятно, на территории России. Тут вам русский Авось вряд ли как будет помогать. Вот поэтому Япония может сделать предложение – тем, кто хочет еще немножко тут… про… да, прокантоваться. Это правильный глагол – Кант очень хорошо говорил об императиве… Но все пока конфидентно, между нами и вами.
– И что за предложение?
– Выгодное. Бобоюдовыгодное. О спасательном кружке для вашей жизни. Но я тебе сейчас все сказать не уполновымочен. Вот если мы сможем собрать десижен-мейкеров вместе, тогда и потолкаем.
– А со мной, значит, как с другом ты потолковать не хочешь?
– Шура, как сказал один классик, Платон мне друг, но истина сейчас дорого стоит!
– Ну ты и горазд классиков цитировать! Да мы в российском Министерстве культуры тоже не лыком шиты. Как же! Это же Пьер Безухов в «Войне и мире» насчет Платона Каратаева съязвил. В школе проходили. Ладно, цену, значит, набиваешь… Конечно, если ты серьезно про спасательный круг… Так и быть, зову всех наших завтра в сауну. Там и поговорим по делу. Накладные расходы они мне потом еще оплатят. Человек десять-пятнадцать наберется из этих, как ты говоришь, десижен-мейкеров – в основном министры, сенаторы и лидеры парламентских фракций. Хватит для начала?
– Хватит. Думаешь, они придут?
– Если я приглашу, придут. Знают, что я плохого не посоветую. Я ведь не просто замминистра культуры… Дело-то важное, так что у каждого тут свой интерес. Да и лишний раз в нашу парилку наведаться никто не против. У нас там такие термы, что Каракал твой отдыхает!
– Да? Но я господина Каракала не помню. Почему он мой? Он же, наверное, из вашей Думы… А почему он отдыхает? В Японии был когда-то советский посол Карахан, а Каракала, кажется, не было…
– Да я сам о нем мало что знаю. Помню только, когда в Риме тусили, показывали нам термы какого-то Каракала или Каракаллы, что ли. Говорят, бывшее чудо света. Ну, сейчас там, конечно, сплошь руины. Правда, еще музей небольшой внутри. Так мы тут у себя по фундаменту весь дизайн восстановили и в мраморе отстроили. Инженерию немножко модернизировали, конечно, а в остальном один к одному. Сам увидишь. Влетело в копеечку, правда, но ничего. Провели по линии Министерства культуры – теперь вот охраняется государством. Посторонним вход воспрещен. Но мы-то не посторонние!
Неизвестные массовому читателю факты об участии военных специалистов в войнах 20-ого века за пределами СССР. Война Египта с Ливией, Ливии с Чадом, Анголы с ЮАР, афганская война, Ближний Восток. Терроризм и любовь. Страсть, предательство и равнодушие. Смертельная схватка добра и зла. Сюжет романа основан на реальных событиях. Фамилии некоторых персонажей изменены. «А если есть в вас страх, Что справедливости вы к ним, Сиротам-девушкам, не соблюдете, Возьмите в жены тех, Которые любимы вами, Будь то одна, иль две, иль три, или четыре.
Скепсис, психология иждивенчества, пренебрежение заветами отцов и собственной трудовой честью, сребролюбие, дефицит милосердия, бездумное отношение к таинствам жизни, любви и смерти — от подобных общественных недугов предостерегают словацкие писатели, чьи повести представлены в данной книге. Нравственное здоровье общества достигается не раз и навсегда, его нужно поддерживать и укреплять — такова в целом связующая мысль этого сборника.
Эта книга – современный пересказ известной ливанской писательницей Ханан аль-Шейх одного из шедевров мировой литературы – сказок «Тысячи и одной ночи». Начинается все с того, что царю Шахрияру изменила жена. В припадке ярости он казнит ее и, разочаровавшись в женщинах, дает обет жениться каждый день на девственнице, а наутро отправлять ее на плаху. Его женой вызвалась стать дочь визиря Шахразада. Искусная рассказчица, она сумела заворожить царя своими историями, каждая из которых на рассвете оказывалась еще не законченной, так что Шахрияру приходилось все время откладывать ее казнь, чтобы узнать, что же случилось дальше.
Варваре Трубецкой 17 лет, она только окончила школу, но уже успела пережить смерть отца, предательство лучшего друга и потерю первой любви. Она вынуждена оставить свои занятия танцами. Вся ее давно распланированная жизнь — поступление на факультет журналистики и переезд в Санкт-Петербург — рухнула, как карточный домик, в одну секунду. Теперь она живет одним мгновением — отложив на год переезд и поступление, желая разобраться в своих чувствах, она устраивается работать официанткой, параллельно с этим играя в любительском театре.
"Короткие и почти всегда бессюжетные его рассказы и в самом деле поражали попыткой проникнуть в скрытую суть вещей и собственного к ним отношения. Чистота и непорочность, с которыми герой воспринимал мир, соединялись с шокирующей откровенностью, порою доходившей до бесстыдства. Несуетность и смирение восточного созерцателя причудливо сочетались с воинственной аналитикой западного нигилиста". Так писал о Широве его друг - писатель Владимир Арро. И действительно, под пером этого замечательного туркменского прозаика даже самый обыкновенный сюжет приобретает черты мифологических истории.