Ямщик, не гони лошадей - [4]

ДЖИНН. Очень нравится.

ПИТЕР. Тогда пошли искать лыжи.

Они выходят из комнаты и тотчас туда возвращается РОЛАН. Он останавливается, удивленный отсутствием ДЖИНН и ПИТЕРА. Несколько секунд он в нерешительности оглядывается, выходит на балкон, возвращается и тут в комнату входят ДЖИНН и ПИТЕР в темных горнолыжных очках, в шапочке и со слаломными ботинками в руках.

ДЖИНН(ПИТЕРУ, не замечая РОЛАНА)Они вам будут велики.

ПИТЕР. Не беда, наденем еще пару носков (замечают РОЛАНА, останавливаются) Ты?.. Мы еще не разучили…

РОЛАН. Куда вы?

ПИТЕР. Мы?.. Кататься… Солнце, снег, небо…

РОЛАН сел, долго смотрел на отца.

РОЛАН. Налей мне тоже.

ПИТЕР.(удивленно) Что-о?

РОЛАН. Польской водки.

ПИТЕР. Гм… Перед лыжами?

РОЛАН. Именно.

ПИТЕР.(радостно) Ты мудреешь на глазах, Вася! (он отшвырнул в угол ботинки, схватил бутылку) Оросим сердце! Сухое сердце полно печали. Оно закрыто. Оно полно грусти, закрытое сердце. А из открытого никогда не уходит радость. Откроем сердца, Вася! (высоко поднимает бокал) За открытое сердце!

РОЛАН.(после паузы) За отца! За блудного отца, который не меняется!

ПИТЕР. Идет! (осушают рюмки) Неплохой тост!

ДЖИНН. И неожиданный!

ПИТЕР. Потому что мы с ним столько не виделись, что можно было здорово измениться. До неузнаваемости. А я все так же крепок, а?

РОЛАН. Да.

ПИТЕР. И красив?

ДЖИНН. Неописуемо!

ПИТЕР. Вы меня не знали раньше.

ДЖИНН. Я догадываюсь. У меня богатое воображение.

ПИТЕР (РОЛАНУ) Удачлив, весел, бодр и любим женщинами?

РОЛАН. Даже чересчур.

ПИТЕР. Чересчур — что? Конкретно.

РОЛАН. Скажем, весел.

ПИТЕР. Быть чересчур веселым нельзя. Так же, как нельзя чересчур любить. Зачем нам ставить границы прекрасному? А, ДЖИНН, вы согласны?

ДЖИНН. Вы разве не заметили? Я все время с вами согласна. Все время и во всем.

ПИТЕР. Это подозрительно.

ДЖИНН. Почему?

ПИТЕР. Из полного согласия не рождаются истины. Когда все идут в ногу — обваливается мост.

ДЖИНН. Какой кошмар!

ПИТЕР. Вы не слышали такой поговорки?

ДЖИНН. Нет, но я уже начинаю противоречить!

ПИТЕР. Уже?

ДЖИНН. Ну да, чтобы спасти мост.

ПИТЕР. Любить надо чересчур… Жить надо страстями, чтобы они клокотали и чтобы пар валил через ноздри и из ушей!

ДЖИНН. Нет, нет, жить надо тихо и бесстрастно. И чтоб из ноздрей не выходило ничего, кроме ровного выдоха. Вдох-выдох, вдох-выдох… Ровное дыхание, глубокое, успокаивающее.

ПИТЕР с улыбкой смотрит на ДЖИНН.

ПИТЕР. ДЖИНН, не надо спасать мост. Пусть он рухнет!.. (резко поворачивается в сторону РОЛАНА). Взгляните на него! Этот шалопай не видел меня семь лет, он должен был схватить меня в объятия и раздавить! Но он схватил лыжи… Вместо того, чтобы выпить с отцом, похлопывая его по плечу и говорить, говорить ни о чем, о житейских пустяках, о всякой ерунде — он заботится о снеге, который тает… Блудный папа тоже тает, и особенно когда нет солнца… Но похоже, что тебя это заботит, как прошлогодний снег. А я бы мог тебе рассказать столько интересного. Например, о моей совершенно удивительной встрече с динозавром.

РОЛАН. С каким динозавром?

ПИТЕР. Не-ет, поздно, ты опоздал… Опоздал всего лишь на несколько мгновений… И рассказывать теперь будешь ты… Скажи-ка мне, Вася, что ты делал все эти годы?

РОЛАН. Работал. Лечил людей.

ПИТЕР. Неплохо, неплохо… Что еще?

РОЛАН. Ну… еще я поменял две машины, произвел полный ремонт шале, модернизировал свой кабинет. Теперь он не уступает лучшим американским.

ПИТЕР. Н-неплохо… И это все?

РОЛАН. Да! По-моему, это не так мало. А что бы ты хотел, чтобы я тебе сказал?

ПИТЕР. Только то, что я тебя спросил. Когда тебя, Вася, спрашивают, как ты жил, ты должен рассказать, сколько раз терял голову от любви, сколько раз кричал от счастья, как ты прекрасно пел под балконом…

РОЛАН. Чьим балконом?

ПИТЕР. ДЖИНН.

РОЛАН. У нее нет балкона. И я, кажется, не испанец.

ПИТЕР. Кто тебе это сказал, что швейцарец менее страстен, чем испанец? Ты живешь стереотипами, мой дорогой! Взгляни на твоего протестантского отца… Он убил быка под восторженный вой толпы в Барселоне. Твой блудный папа вонзил бандерилью в его спину…

РОЛАН. Зачем?

ПИТЕР. Потому что я был тореро. Было и такое в моей жизни.

РОЛАН. Ты?!

ПИТЕР. Да, я. Но тебе ведь это неинтересно. Уже тает снег, и скоро побегут ручьи.

РОЛАН. Ты уверен, что ты — швейцарец?

ПИТЕР. Больше, чем ты. И вместе с тем я пел под балконом. На Владимирском проспекте.

ДЖИНН. Это где?

ПИТЕР. В Ленинграде… По центру громыхали трамваи, повсюду стояли очереди, а я стоял и пел под этим балконом, полном картошки, кислой капусты и мороженых яблок… И ко мне выходил Иван Петрович…

ДЖИНН. Иван Петрович… Это девушка, которой вы пели?

ПИТЕР. Иван Петрович был отставным капитаном. Грузным, усатым, без ноги. Он махал мне рукой, говорил мне «бонжур».

ДЖИНН. Зачем вы пели отставному капитану?

ПИТЕР. Чтобы он позвал ее.

ДЖИНН. Она была его дочерью?

ПИТЕР. Почему вы так подумали?

ДЖИНН. Но они же жили в одной квартире.

ПИТЕР. В этой квартире жило население небольшой деревни. Двадцать девять человек размещалось в ней. Потому что это была коммунальная квартира, ДЖИНН. Двадцать девять человек — и одна кухня, один туалет и один балкон, который принадлежал Ивану Петровичу. И отставной капитан звал ее, она выходила на балкон и я пел, пока не приходил лейтенант милиции Угрюмов… А тут нет лейтенантов — и ты не поешь, Вася.