Якутскіе Разсказы. - [13]

Настала ночь… На сѣверѣ кровавая полоса зари стала такой узкой и блѣдной, какой уже должна была остаться до завтрашняго разсвѣта. Постепенно темнѣющее по направленію къ югу небо уже одѣлось нѣсколькими робко сверкающими звѣздами; на болотѣ перестали посвистывать кулики; пара дикихъ утокъ, шумя крыльями, пролетѣла и опустилась на сосѣднемъ озерѣ; заросли, луга, рѣка и боръ скрылись подъ прозрачнымъ покровомъ лѣтней полярной ночи, а въ тайгѣ появились привидѣнія. Керемесъ затворила двери. Напрасно. Духи ее преслѣдовали, стуча въ стѣны юрты; пугали ее своими криками, показывались въ темныхъ углахъ избы. Сердце у нея билось, она не смѣла поднять глазъ. Напрасно она старалась забыться, нагибаясь надъ работой у огня и зашивая одежду мужу.

– Когда же онъ, наконецъ, придетъ? Нѣтъ, она уже никогда больше не согласится остаться одна; она непремѣнно выпросить у Хабджія, чтобы онъ взялъ кого-нибудь въ домъ, какую-нибудь старую бабу или какого-нибудь слѣпого, хилаго старика, къ которому ужъ никакъ нельзя будетъ ревновать. Только бы одной не оставаться, не мучиться…

Вдругъ у воротъ послышались шаги и голосъ ея мужа. Она вскочила, чтобы выбѣжать ему навстрѣчу, но внезапно остановилась на полпути, удерживаемая тайной мыслью… Духи бываютъ иногда ужасно коварны. Поэтому она схватила тлѣющую головешку и въ ту минуту, когда входящіе показались въ дверяхъ, бросила ее на порогъ. Ихъ было двое, а одинъ изъ нихъ былъ ея мужъ.

– Чего ты такъ испугалась? – спросилъ онъ, всматриваясь въ нее пытливымъ взглядомъ.

Пристыженная Керемесъ молча подняла съ земли головешку. Другой былъ какой-то чужеземецъ, высокій, рыжебородый, бѣлолицый, должно быть «нуча»21). Онъ принесъ съ собой какіе-то узелки и мѣшки. Когда онъ сталъ укладывать ихъ въ углу на лавкѣ, Керемесъ догадалась, что это, вѣроятно, тотъ «хайлакъ», котораго недавно привезли въ ихъ мѣстность. Что бы это значило? До сихъ поръ ихъ не заставляли кормить ни одного изъ этихъ пришельцевъ. Она вопросительно взглянула на Хабджія, который былъ сердитъ и блѣденъ. Пришелецъ разбиралъ, приводилъ въ порядокъ, укладывалъ свое имущество, наконецъ, сѣлъ і закурилъ коротенькую мѣдную трубку.

– Готовь ужинъ! – сказалъ Хабджій женѣ и подсѣлъ къ гостю.

– Вотъ мой домъ – казалъ онъ, протягивая впередъ руки. – Что, скверный, неправда ли? Не знаю, хорошо ли тебѣ здѣсь будетъ? Въ дождь вода течетъ на голову, зимой холодно; я вѣдь предупреждалъ, что я бѣдный человѣкъ. Самъ ты говорилъ, что хочешь жить на одномъ мѣстѣ. И то правда; такому барину, какъ ты, не подобаетъ шляться изъ юрты въ юрту. Только подумай самъ, хорошо ли будетъ тебѣ у насъ? Тебѣ нуженъ бѣлый, хорошій домъ – ты «нуча», тебѣ нужно ѣсть мясо и хлѣбъ, подъ ногами имѣть полъ, на столѣ тарелки и серебряныя ложки, а у насъ ничего этого нѣтъ; домъ, самъ видишь, плохой… скота у насъ мало, мы бѣдные! Дадимъ, что у насъ есть, да пища-то наша не больно лакомая; все «соратъ» да «соратъ». Дикій якутъ, самъ знаешь, все съѣстъ.

– А волость тебѣ ничего не платитъ за мое содержаніе? – вдругъ спросилъ молчавшій все время пришелецъ.

– Да нѣтъ же! У насъ тутъ иные обычаи, у насъ «нуча» возятъ изъ юрты въ юрту, гдѣ они живутъ по нѣскольку дней; но ты самъ говоришь, что не будешь ѣздить, что тебѣ это уже надоѣло, что ты хочешь жить на одномъ мѣстѣ. Прекрасно! Отлично! Вотъ тебѣ и посовѣтую, какъ другу посовѣтую, такъ какъ я тебя люблю. Я вообще люблю «нуча». Славный народъ, красивый народъ, богатый народъ, умный народъ! Такъ вотъ, не живи ты у меня! Пойди завтра на собраніе и скажи господамъ князьямъ, что не хочешь жить у меня, что я бѣденъ, что у меня ничего нѣтъ, что мой домъ неудобенъ и грязенъ… скажи имъ, а ужъ они найдутъ тебѣ хорошее жилище, гдѣ тебѣ можно будетъ жить постоянно. Ну, такъ какъ же? Самъ подумай! Въ нашей странѣ хлѣбъ не растетъ, все у насъ получается отъ скота: и одежда, и пища, и деньги. У богатыхъ много коровъ, много кобылъ, у нихъ поэтому и много сливокъ, много масла, говядины… у нихъ есть теплая одежда, есть дома… Отчего ты не хочешь жить у богатыхъ?

– Да я же хочу!.. – крикнулъ пришелецъ, – но волость сюда меня назначила!

– У богатыхъ – продолжалъ Хабджій, не обращая вниманія на это восклицаніе – тебѣ было бы хорошо, ты былъ бы сытъ, чисто жилъ бы! Такъ вотъ пойди завтра или послѣзавтра на собраніе и скажи: я не хочу жить у него, онъ бѣденъ, и плохо ѣстъ и плохо кормитъ, домъ у него грязный, и вода протекаетъ съ крыши… Ты увидишь, какъ у меня течетъ вода съ крыши, когда станутъ итти дожди…

– Пойдешь? что? – спрашивалъ онъ настойчиво.

– Не морочь ты меня. Я, братъ, старый воробей – отвѣтилъ на чужестранномъ языкѣ пришелецъ и отвернулся.

– Нѣтъ! Такъ ты всегда будешь сидѣть у меня! – съ подавленнымъ отчаяніемъ и бѣшенствомъ вскричалъ якутъ.

– Не знаю! Теперь лѣто! теперь вездѣ хорошо, а потомъ увидимъ.

Хабджій на минуту задумался, плюнулъ въ сторону, всталъ и подошелъ къ огню.

– Чего ты копаешься – крикнулъ онъ сердито, обращаясь къ женѣ – подавай ужинъ.

Онъ задыхался отъ злости.

– Пень деревянный – проворчалъ онъ, всматриваясь въ зеленоватые, холодно-спокойные, устремленные на огонь глаза хайлака, въ его широкое лицо, на которомъ лежалъ отпечатокъ чего-то грознаго и неудержимаго – разбойникъ! Ледяные глаза! – злился якутъ. Все его краснорѣчіе, которымъ онъ такъ гордился и которое онъ вырабатывалъ въ теченіе трехлѣтней службы въ своей волости въ качествѣ десятскаго, не произвело ровно никакого впечатлѣнія – чортъ бы его побралъ!