Ядовитое жало - [37]

— Сколько ей лет?

— Молодая. Меньше его года на три–четыре. Сильно перепуганная. Молчит, только глазами стрижет.

— Он говорил, что это его сестра?

— Говорил, и так видно — похожая.

— Что он еще говорил?

— Сказал: «Все, что надо, я Третьему скажу». Ехали лесом, колеса то стучали по корневищам, то

булькали в колдобинах, наполненных черной торфяной водой. Наконец лес как бы поредел, и за тонкими стволами сосен показались поросшие, купами ивняка луга, тянувшиеся широкой полосой вдоль маленькой речки. Выше были поля, а за полями синели далекие леса. Шерстюк, не выезжая на луг, свернул с дороги вправо, и Юра увидел сидевших за кустами на опушке бойцов. Рядом с ними сидела девушка в голубом.

Первым торопливо вскочил на ноги Орест, шагнул навстречу повозке. Тотчас же поднялась и девушка. Орест, кажется, похудел за эти дни, лицо заросло недельной щетиной, было темным, почти черным, глаза блестели радостно, виновато, горделиво. Да, он гордился тем, что сделал, радовался встрече со своими и все же чувствовал, видимо, себя виноватым, знал, что ему достанется за самовольную отлучку. За его плечом стояла девушка с грустными глазами на усталом обветренном лице.

Серовол спрыгнул с брички и, бросив взгляд на лежавшие в сторонке мешки, оружие, а еще дальше ― обернутый в рядно труп, сурово, испытующе посмотрел на Ореста.

— Где был?

— Дома, товарищ капитан, — ответил Орест, и уголок его рта дрогнул в улыбке. — Побывал в родном селе Коровичах. Наведался…

— Тебе кто‑нибудь разрешал отлучаться?

— Нет, никто не разрешал. Я сам.

Орест Чернецкий покорно, но безбоязненно глядел на начальника разведки. Он не страшился наказания, а может быть, был уверен, что оно не будет суровым.

— Идем с нами, — сказал Серовол и окликнул помощника: — Юра!

Девушка поняла, что Ореста хотят увести куда‑то, рванулась к нему, уже готовая заплакать.

— Подожди, Галя, — успокоил ее хлопец. — Я вернусь.. Вернусь, тебе говорят…

Он кивнул головой, ласково, одобрительно улыбнулся: не пугайся, мол, все будет хорошо.

Отошли метров на сто, и Серовол начал допрос.

— Говорить правду, ничего не утаивать. Почему покинул отряд?

— Товарищ капитан, тут длинная история… — вздохнул Орест.

— Ты покороче, основное…

— Вы знаете, что моего отца и мать убили полицаи. Полицаи искали меня, спрашивали, где я прячусь, но ни отец, ни мать не сказали. А я в это время стоял в простенке сарая, там такое место за досками, что никому и в голову не придет. Я стоял там, и все видел в щель, и все слышал.

Полицаи вытащили моих родителей на крыльцо, начали бить их прикладами, пинать ногами. Мать кричала, плакала, умоляла Петра Федюка…

— Кто такой Федюк?

Орест наклонил голову, закусил губу. Несколько секунд он простоял так, с закушенной губой, судорожно дыша, и веки его полуприкрытых глаз вздрагивали. Видимо, ему тяжело было говорить. Но он пересилил себя, достал из кармана пачку документов, выбрал один и подал Сероволу.

— Вот он, Петр Федюк. Это человек из нашего села. Заместитель начальника кустовой полиции.

Юра заглянул в раскрытую книжечку, которую держал в руках капитан, и увидел прихваченную печатью со свастикой фотографию ― лицо самодовольного человека лет двадцати пяти, старающегося придать своей физиономии выражение многозначительности.

— Это Федюк, — повторил Орест и удовлетворенно вздохнул. — Тогда он был только старшим полицаем. Мама

ноги ему целовала, а он бил ее сапогами в лицо, требовал, чтобы она сказала, где прячусь я. Я все это видел, все перед моими глазами происходило. И то, как Федюк сперва в мать выстрелил, а потом в отца… Мои родители тоже знали, что я вижу их конец. И я тогда там, за досками, поклялся, что убью Федюка своими руками. Только я должен сделать это, иначе мне жить на свете не стоит. И стал я думать, как мне рассчитаться с Федюком. С этой мыслью и в отряд пришел. Не было дня, часа, чтобы я об этом не думал.

Орест Чернецкий взглянул на Серовола и Художника, по их настороженным глазам понял, что они сомневаются в чем‑то, понимающе усмехнулся.

— Признаюсь, воевал я в партизанах слабо и все только потому, что боялся: убьют меня раньше, чем я смогу Федюку за отца и маму отомстить. Это меня сильно сдерживало, правду вам говорю. В этом я виноват…

Чернецкий перевел дыхание, облизал запекшиеся губы, снова усмехнулся и продолжал в более быстром темпе, стараясь поскорей досказать свою историю.

— Придумал я план, достал у фельдшера Богданюка усыпительные таблетки — можете спросить у него, он подтвердит… Вот они, тут еще их много осталось.

Орест достал из внутреннего кармана пиджака помятую коробочку, раскрыл ее и показал таблетки.

— Тут как раз бой был в Будовлянах, а от Будовлян к моему селу всего шестьдесят километров, и я не то что дороги, а тропинки кругом как свои пять пальцев знаю. Кончился наш счастливый бой в Будовлянах, и я подался в свои Коровичи. Карабин свой спрятал. При мне был трофейный пистолет и три гранаты. Через два дня был на хуторе, где жила у тети сестра Галя. Расспросил ее обо всем, рассказал, что и как надо сделать, под каким соусом. Оказалось, Шельц, немец этот, что я привез, сильный ухажор, ни одну красивую женщину, девушку пропустить не может, но старается делать это тайком, потому что у него жена — тигр лютый. А Федюк ему в таком занятии — первый помощник. Через два дня Галя меня предупредила, где собираются гулять Шельц с Федюком. Я дал ей таблеток, чтобы она подмешала в самогон.