Ядерная весна - [34]

– И кем это вы работаете? – спрашивает Дружелюбная Тетка.

– Да так. Не по специальности, – говорю. И она стрижет молча. По специальности я как раз-таки работаю, балду пинаю днями и ночами! Хо, работничек. Блин. Надо было говорить с ней о чем-нибудь, думаю, отвлекайся, Евгеша, отвлекайся разговором, вылези из этой коробочки, в ней пахнет компостом! Не вороши!

И я шел, дорогая Лиза, за ними на расстоянии, исключающем мое разоблачение, но позволяющем мне видеть их. Они присаживались на лавочку, курили, проходили еще немного, опять присаживались, опять курили. Я подумал, что они идут на остановку, с которой Синоптик мог бы уехать домой. Он тоже живет в пригороде, насколько я слышал, только в другой стороне, не там, где я. Там они и репетируют, там дешевле или совсем бесплатно. И я решил поджидать их на остановке. И вот я встал, чтобы ждать непонятно чего. Их долго не было, я начал нервничать, решил, что упустил. Но я ждал, ждал, ждал. И наконец они появились. У меня к тому времени уже кончились сигареты.

Не вороши!

Синоптик заговорил со мной. Он не был настроен враждебно, но Марина была. А Синоптик хотел спросить, почему я так настроен. Мы перебрасывались разговорной шелухой, потом он спросил, чего я жду тут. Не знаю, ответил я, домой не хочу ехать, не знаю, чего делать. Марина молчала. Он сказал, что у него тоже такая ситуация, и предложил мне выпить с ними. Я спросил: а Марина не будет против? А что Марина? Мы поссорились, – говорю. А что у вас? И я начал рассказывать Синоптику про наши отношения, специально, чтобы позлить ее, потому что она очень бесится от этих разговоров, а мне надо было отомстить ей. Синоптик оказался очень шустрым в разговоре. По ходу, ему там у себя приходится много терпеть из-за своего пирсинга. Сейчас я вспоминаю и думаю, что он меня подкалывал, а я, пьяный, не замечал этого. Я пытался увидеть его глазами Марины, и мне казалось, что он в сравнении со мной не такой идиот. Мы купили бутылку водки и два литра пива. Почти на Маринины деньги, еще у Синоптика было чуть. И пошли в подъезд к Марине. Я и Синоптик запивали водку пивом, Марина просто пила пиво. И не говорила со мной, а только смотрела с неприятной полуулыбкой. Марина живет в двенадцатиэтажке, там большие окна на лестничных площадках, дверь в подъезд на ключе. Мы сидели на площадке двенадцатого этажа и пили, когда настала ночь.

А потом я сильно опьянел, дорогая Лиза, но это не оправдание, с пьяного спрос вдвойне, как говорится!

У меня дырка в голове, дорогая Лиза, и что я должен делать?

Залепи ее, дорогой Алешкин. Залепи ее.

Я позволял всякие намеки себе в отношении Марины.

И она наконец не выдержала, встала и сказала:

– Урод, вали отсюда! Вали из моего подъезда!

Всего три этажа отделяли меня от большой кровати, на которой мы раз за разом, все сильнее погружаясь в мир удивительного, занимались одним из самых лучших среди существующих дел перед большим зеркалом. Кровать Марининых родителей. Но помимо этих трех этажей было еще много чего-то, что я упустил.

Теперь я стоял и тупо смотрел, не зная, что сказать.

– Что улыбаешься! Что ты лыбишься?! Вали отсюда!

Я не понял, как это произошло, но вскоре она уже била меня по лицу. Я пытался обнять ее. Но она выворачивалась. Потом толкнула меня, я схватил ее за руку крепко, она стала вырываться, так дико, что я испугался и сразу отпустил ее. Она, видно, не рассчитала сил, так рвалась, что упала, когда я ее отпустил. Упала и заревела.

– Ты меня толкнул!

Она уже стояла за спиной Синоптика.

– Я не толкал!

Я сел и положил лицо, которое я потерял, как мало кто терял свое лицо, на ладони.

– Ты ударил моего пианиста!

Я повернул голову вверх, надо мной стоял Синоптик.

– Мне нет дела до ваших отношений, – говорил он, – но ты ударил моего пианиста.

– Ты не видишь, что тебе не стоит здесь находиться! – ответил я. Каким бесстыжим должен быть человек, чтобы без зазрения совести присутствовать в такой ситуации.

– Это ты мне?

Потом:

– Тот, кто ударил моего пианиста, должен иметь дело со мной!

Но тут Марина начала обзывать меня такими словами, что я вскочил, оттолкнул Синоптика и побежал вниз по лестнице. На восьмом этаже я остановился. Проучу эту маленькую сволочь! она поймет, что к чему! – с такими мыслями я разбежался, чтобы выпрыгнуть в окно. Меня – ту часть меня, которая наблюдала за всем идиотизмом со стороны – охватила паника, неужели – из-за какой-то маленькой дуры! Но я уже попал в ситуацию, как герой «Консервного ряда», который сказал повару, что хочет покончить с собой. А когда повар ответил: «Я слышал, что те, кто так говорит, никогда этого не сделают», он взял нож и зарезался, ощущая себя последним кретином. Я ощущал себя не лучше, тем более у меня даже повара тут не было, я сам себя подначил, сам себе захотел что-то доказать. Сам себе режиссер и сам себе повар, я бежал вперед головой, чтоб сигануть в большое окно, чтоб пролететь некоторое расстояние, и то ли споткнулся, то ли струсил, но мне не хватило силы, я пробил только одно стекло, а их было два. С грохотом стекло разбилось. Меня могло убить осколком сверху, такой он здоровый отвалился, или осколком снизу перерезать артерию, но этого не случилось. Я лежал в этих осколках, ощупывал лицо и шею, но не нащупал ни царапины. Какой позор! Даже этого не смог сделать! И я побежал дальше вниз по лестнице, пока не оказался на улице.