Яд - [9]

— Ну, а теперь сними шляпу — мы должны еще позубрить.

— Как? Ты опять собираешься учиться? Уже девять часов. Тебе надо отдохнуть.

— Что с тобой, мама! Я должен выучить то, что задано по латыни!

— А что же ты делал у Абрахама?

— Мы с ним готовили уроки по остальным предметам.

— А разве вы не вместе учите латынь?

— Нет, латынь мы тоже вместе учим, но Абрахаму не нужно так много знать, как мне. Я должен отлично подготовиться к латинскому уроку, иначе Олбом пожалуется ректору.

Фру Готтвалл с тревогой сказала сыну:

— Не надо, не надо тебе больше заниматься сегодня! Ведь это вредно для твоего здоровья.

Мать подошла к сыну и обняла его, но у мальчика не было времени для таких нежностей. Он вырвался из ее объятий и взялся за латинскую книгу.

— Мама, мы начнем вот отсюда. Ты спрашивай меня и следи за каждым словом.

Бедная фру Готтвалл действительно научилась «спрашивать» сына. Но так как из его ответов она не понимала ни слова, то эти уроки для нее были чрезвычайно утомительным завершением рабочего дня. И тут даже преклонение перед ученостью сына не всегда позволяло ей держать глаза открытыми.

Фру Готтвалл механически прочитывала латинское слово, после чего Мариус торопливо говорил все, что полагалось сказать об этом слове.

— Candescere, — сонным голосом произнесла фру Готтвалл.

В ответ маленький Мариус быстро затараторил:

— Candescere — candi — candes can…

Но тут Мариус неожиданно осекся и густо покраснел. Он забыл, что следовало дальше. Пальцы мальчика, механически совершавшие свою работу над носовым платком, нервно забегали теперь по книгам в поисках учебника Мадвига.

Фру Готтвалл стряхнула с себя сонное состояние. Она с тревогой следила за сыном, так как уже не раз видела его таким: что-то в нем вдруг останавливалось, и он становился словно невменяемым. Мать знала, что тут необходимо энергичное средство — немедленно отправить его спать.

Поэтому фру Готтвалл, схватив сына за руки, решительным тоном сказала:

— Ну нет, хватит на сегодня! Тотчас же ложись в постель. Я уверена, что завтра ты встанешь со свежей головой и тогда отлично вспомнишь то, что сейчас забыл.

Маленький Мариус, стараясь вырваться, упрашивал мать:

— Но я только на минутку взгляну в учебник! Я должен найти это слово! Я даже помню, на какой оно странице. Мамочка, пусти мои руки. Позволь мне перелистать учебник.

В больших испуганных глазах Мариуса была мольба, но фру Готтвалл держалась мужественно и с силой тащила сына в спальню.

В спальне она стала его раздевать. Он не сопротивлялся, но все время негромко бормотал латинские слова. Он бормотал эти слова даже засыпая. Его руки вздрагивали при этом. А голова была горячей и сухой.

Фру Готтвалл долго сидела у постели сына. Мрачные мысли обступили ее со всех сторон. Это были мысли, которые обычно бесцеремонно подходили к ней и глазели на нее, как на свою хорошую знакомую. Это были мысли об унижении, о стыде и раскаянии.

Но сегодня фру Готтвалл не слишком обратила на них свое внимание. Ее глаза не отрывались от маленького бледного личика. Какое, однако, измученное лицо у ее сына, и какая глубокая синева под его глазами!

Фру Готтвалл как-то раз пыталась поговорить с ректором об этой латыни, о том, что слишком много приходится сыну заниматься этим предметом. Конечно, такой разговор с ректором не был, вероятно, тактичным со стороны одинокой женщины. Тем более что ректор любил Мариуса именно из-за этой латыни. Да и латынь помогала Мариусу переходить из класса в класс.

Беседовала фру Готтвалл и со школьным врачом. Но он оказался принципиальным противником современной болтовни о перегрузке детей уроками. В его время школьники изучали латынь не в меньшей степени, и при этом их лупцевали розгами за каждую провинность. А сейчас вместо розог — баловство и предупредительность, при виде которых становится просто противно.

— Конечно, — сказал врач, — вашему сыну необходимо хорошее питание и прогулки на свежем воздухе. Что же касается латыни, то латынь тут ни при чем. Однако надрываться не следует ни в каком деле.

Да, и ректор и врач были очень доброжелательны к ней. Все это очень хорошо. Но все-таки странно, что ее маленький Мариус даже во сне поднял свою ручонку и трет свой висок.

III

На полугодовых экзаменах Абрахам поднялся на несколько мест выше, чем прежде. Но маленькому профессору Мариусу не помогла его латынь — он скатился вниз и стал последним учеником в классе. Даже Мортен Толстозадый оказался впереди него.

Учитель математики объявил маленькому латинисту, что если он в следующее полугодие не сделает чрезвычайных успехов, то не перейдет в четвертый класс и останется на второй год.

Абрахам был далеко не прилежным учеником, но ему помогла его педагогическая миссия — он тащил за собой Мариуса и волей-неволей приготовлял и свои уроки. Такая подготовка давалась ему легко: достаточно было один раз прочитать заданное. Мариус же, наоборот, все часы после школы, иной раз даже до самой ночи, зубрил уроки.

Теперь их классическое образование достигло наивысшей вершины: каждую неделю они имели девять часов латыни и пять часов греческого. Они теперь отложили в сторону Федра и Цезаря, чтобы укрепить свой ум речами Цицерона о старости. А после того как их молодые языки в достаточной мере поупражнялись в спряжении второго класса глаголов, они вместе с Ксенофонтом перекочевали в божественную Элладу.