Яд - [10]

Целый лес из чертополоха буйно разрастался в их молодых головах. Уже стерлось различие между тем, что было приятно учить, и тем, что было мучением. Теперь все становилось для них почти одинаковым, безразличным, однако расположенным в порядке того значения, какое придавала предмету школа.

Все, что в обучении могло непосредственно перекликаться с жизнью, с реальным миром, — все это в значительной мере отступало на задний план. На первое место выдвигались длинные вереницы мертвых слов о мертвых делах. Подчеркивались правила и перечень исключений из правил, которые вколачивались в восприимчивые мозги, чтобы на веки вечные занять там прочное место. Это были чужие звуки чужой жизни. Это была древняя пыль, которая обильно посыпалась всюду, где свежие ростки юности пытались подняться.

Возраст Абрахама и Мариуса — от четырнадцати до пятнадцати лет — труднейший период. Глаза подростков были широко раскрыты на окружающий мир. Ненасытное желание расспрашивать было похоже на мальчишеский аппетит. Пробуждались способности и желание все понять и все охватить. Возникала пламенная потребность завоевать мир и все, что находится за миром и внутри его. И вдруг — обильная пыль! Древняя, тончайшая пыль, которая засыпала все открытые поры, все возникающие вопросы и все малейшие ростки, если только они не являлись ростками чертополоха.

Но все проходит. К семнадцати годам пыль прочно осядет. Любопытство погаснет. И молодой человек усвоит, что ему не следует спрашивать о том, о чем следовало бы спросить. Помимо того, молодой человек смутно поймет, что чертополох посажен для его же пользы. Ведь с помощью этого чертополоха ему выпадает счастье быть одной из привилегированных улиток общества.

Однажды, промозглым зимним утром, когда дул южный ветер, а на улице было грязно, холодно, сыро и полутемно, маленький Мариус в своем дождевом плаще тащился в школу. Ноги у него промокли до самых колен. И в таком виде было неприятно идти против свистящего ветра.

Мариус больше всего старался уберечь от дождя свои драгоценные учебники. Он нес их под непромокаемым плащом и поэтому был похож на какое-то уродливое животное, у которого вздулся горб на боку.

В классе было темно и холодно. Мортен Толстозадый стоял перед печкой на коленях и подкладывал в топку дрова. Собравшиеся ученики расположились возле печки — все промокли и озябли.

Было субботнее утро. И поэтому ни дождь и ни холод не могли испортить школьникам их предпраздничного настроения.

Мариус сначала насухо вытер книги, потом себя — все тем же голубым платком, из которого он делал крыс.

На стене класса висели «школьные правила», наклеенные на картон со светло-зеленой окантовкой. Абрахам Левдал вслух читал эти правила, стараясь придать своему голосу ректорские интонации. Читая, он нарочно останавливался, как бы для того, чтобы набить свой нос нюхательным табаком.

Абрахам читал:

«Параграф четвертый. Ученики обязаны приходить в школу всегда чистыми и аккуратными. Пальто, шапку и т. д. они должны оставлять в специально предназначенных для этого местах, с соблюдением порядка и осторожности, и снова забирая Таковые».

Засмеявшись, Абрахам сказал:

— Но почему «Таковые» с большой буквы? Что это значит? И к чему относится это слово?

— Слово «таковые» относится к местам, — высказал предположение Мортен Толстозадый.

Один из учеников стал утверждать, что это слово «таковые», напротив того, относится к «порядку» и «осторожности». Вокруг этого завязался грамматический спор.

Маленький Мариус не принимал участия в этом диспуте. Он сидел на последней скамейке, где было почти темно, и там, уткнувшись носом в грамматику, зубрил спряжения.

Расписание уроков на субботу было таково:

с 8 до 9 — греческий,

с 9 до 10 — история,

с 10 до 11—норвежский язык,

с 11 до 12 — арифметика,

с 12 до 1 — латынь,

с 1 до 2 латынь.

В субботу школьники занимались до двух часов, в то время как в остальные дни их отпускали на час раньше.

Но вот, наконец, пришел старший учитель Бессесен. Войдя в класс, он молча и медлительно стал возиться со своими галошами, дождевым плащом, зонтиком, перчатками и напульсниками.

Появление этого престарелого учителя в классе не произвело на школьников ни малейшего впечатления. Мортен Толстозадый, подкладывая дрова в печь, даже не обернулся. Никто ничего не сказал. И только Абрахам Левдал довольно громко произнес: «Ага, глядите, старый ёж пришел».

Старик, разоблачившись, поднялся на кафедру, и уж только тогда молодые господа с великой неохотой стали занимать свои места для того, чтобы приступить к изучению греческого языка.

Старый ёж, покопавшись в своей записной книжке, куда он обычно заносил свои отметки, неожиданно сказал:

— Начнем с Абрахама Левдала…

Абрахам огорченным тоном ответил учителю:

— Видите ли, вчера у меня болела голова, и поэтому я не смог приготовить урока.

Мариус с удивлением посмотрел на Абрахама. А старый ёж, улыбнувшись, покачал головой и вызвал другого ученика.

Старший преподаватель Бессесен в течение многих лет сеял пыль древних времен. Он уже давно справил двадцатипятилетний юбилей своей преподавательской деятельности. Область его знаний была невелика, но в ней он был невероятно тверд, как хороший замок.