Я живу в этом теле - [44]

Я поймал себя на том, что смотрю на него с каким-то подленьким чувством. Сам понимаю, что нехорошо, но ничего не могу сделать. Леонид старше меня. Он умрет раньше. Я буду еще ходить по земле, видеть и слышать мир, голоса, общаться с людьми, получать радость от еды, а он – уже нет… Его не будет.

Сам факт жизни воспринимается как некий сверхдар, который делает нас уже выше и лучше всех, кто жил раньше. Мы чувствуем полнейшее превосходство над всеми жителями Римской империи, будь они рабы, патриции, императоры или философы… уже на том основании, что они умерли, а мы вот живы. Да что там римляне: даже деды и прадеды, будь они все ломоносовыми и менделеевыми, кажутся нам простенькими и глупенькими, ибо мы знаем больше, мы – ж и в е м.

Точно так же через сотню-другую лет на нас тоже будут смотреть, как мы на людей нелепой пушкинской эпохи, или нелепой эпохи Ивана Грозного, или любой другой из прошедших эпох, ибо они прошли, и это главное основание для их нелепости в нашем понимании. И обосновании нашего превосходства.

Я неспешно сдирал фольгу, а Лена на ходу переключала телеканалы. По экрану заметались футболисты, бодрый голос комментатора вопил, кто сколько забил в этом матче, а Леонид хлопнул себя по лбу, расхохотался:

– Вчера веселый анекдот услышал!.. Ха-ха!.. Один знатный футболист, не буду называть его фамилию, после смерти попал в ад. Ну, главный черт и говорит: я смотрел, как ты играешь, – понравилось. От кары совсем освободить не могу, это не в моей власти, но зато сам можешь выбрать место, где станешь отбывать свое пожизненное… то есть вечность. Ну, идет наш футболист по пеклу, смотрит по сторонам. В одном месте в котлах с кипящей смолой сидят, в другом – на раскаленных сковородках, в третьем – на кольях корчатся… Все страшновато, все почему-то не по ндраву. А тем временем идет по берегу озера, полного дерьма, там по горло в этом самом стоят какие-то грешники. Переговариваются, курят, анекдоты травят. Подумал, хоть и воняет, но все-таки лучше, чем в котле, сказал, мол, здесь буду. Ну, спихнули его в дерьмо, смрад страшный, только-только он перевел дух, как появляется надсмотрщик и орет: «Кончай перекур, давай доедай остальное!»

Все захохотали, даже Настенька залилась звонким счастливым смехом здорового плакатного детства. Только я не мог выдавить улыбку. Лицо как замороженное, а в груди вместо сердца ледышка. Тело все еще чувствовало тот черный ужас, который терзал всю ночь, пытаясь загасить сознание.

Все эти анекдоты про ад и про рай тоже от неприятия разумом самой мысли о небытии. Ибо не стоять футболисту в озере дерьма. Будет гораздо хуже. А гораздо хуже – это когда ничего не будет. Ни котлов с кипящей смолой, ни раскаленных сковородок, ни сдирания кожи в той, другой, жизни.

А эти люди… они просто не осознают, что ничего не будет. Знают, но как-то странно знают. Как будто нелепую и ненужную формулу сложного и никому не нужного химического соединения, которую заставили выучить в школе надоедливые учителя.

Леонид сказал, бросив быстрый взгляд на меня:

– Похоже, Егору это рассказывали раз десять. Да не крути проволоку в ту сторону! Сломаешь, потом хоть плоскогубцами…

– Отстаешь, – обвинила Настя. – И мне по три раза одно и то же рассказываешь!

– Что-то с памятью моей сталось, – хохотнул Леонид, ничуть не обескураженный. – Все, что было не со мной, помню!

Эту старую шуточку по поводу «Малой земли» Брежнева я помнил чуть ли не с детского сада, но сейчас она прозвучала странно и тревожно. В груди заныло, словно оголенным электродом провели по обнаженному нерву. Странность в том, что я тоже помню или смутно вспоминаю то, что случилось не со мной. Иначе как это я мог облетать нейтронную звезду, бывать на странных улицах, идти, не проваливаясь, по лиловому туману – снилось и такое!..

Пробка подавалась туго, шампанское в холодильнике месяц, едва выдрал, зашипело слабо, но пробками в потолок – купеческая привычка, рецидив бедности: пусть все видят, что мы пьем! – без труда разлил по бокалам, даже не выпустив пену на стол через края.

По ритуалу звонко чокнулись краями фужеров, отпили, похвалили вкус и букет, хрен там букет – подделка, принялись за торт. С экрана телевизора нечто длинноволосое с жаром говорило о проблемах СПИДа, о тысячах больных, а скоро их будут десятки тысяч, мы за столом употребляли торт, слушали, кивали, соглашались, со стороны вроде бы в самом деле прониклись этой тревогой и болью.

Но в мозгу у меня билось болезненное и намного страшное: какой СПИД, какие десятки тысяч? Шесть миллиардов поражены этим СПИДом! Все человечество. И дети, вплоть до самого крохотного младенца. И этот СПИД передается по наследству. У нас всех иммунодефицит бессмертия. Мы все умрем очень скоро. Все. До последнего человека. И даже те, которые придут после нас, тоже умрут. Но они – ладно, черт с ними. Самое худшее, что умрем мы. Да и это не так важно, самое же что ни на есть важное, что умру я.

Леонид внезапно посерьезнел:

– Это что, СПИД не самое страшное.

– А что страшнее? – живо поинтересовалась Лена. – Рак?

– Болезни всех не поражают, – ответил Леонид. – Даже в эпидемии чумы, когда вся Европа, казалось, вымирала, находились люди с иммунитетом… Но вчера астрономы наконец подтвердили, что знаменитая комета Аттила, что в прошлый раз прошла так близко, на этот раз столкнется с Землей.