Над бесконечным оранжевым миром висело знойное сарацинское солнце. Высоко в синеве застыл прибитый к небесной тверди едва видимый с земли орел. Раскаленный воздух колыхался прозрачными волнами.
По широкой утоптанной дороге ехал, держа направление на север, огромный рыцарь на тяжелом черном жеребце. Над железными доспехами дрожали струйки перегретого воздуха, по открытому лицу бежали ручейки пота. Голубые как небо глаза, невиданные здесь до прихода франков, смотрели вызывающе. Рыцарь словно искал повод, чтобы бросить ладонь в железной перчатке на рукоять длинного меча.
Огромный жеребец шел ровным шагом, рассчитанным на долгое одоление дороги. На твердой будто камень земле, утоптанной миллионами конских и человеческих ног, оставались оттиски копыт размером с тарелку. Поверх доспехов с плеч рыцаря спадал белый плащ с искусно вышитым красным крестом. Слева у бедра покачивался треугольный щит с драконами, львами и медведями, слегка помятый, справа у седла приторочен огромный двуручный меч с вытертой до блеска железной рукоятью. Сзади вздувался небольшой тюк с походными мелочами.
В правой руке крестоносец держал острием вверх длинное копье. Блестящее лезвие отливало оранжевым, словно на кончике копья рыцарь вез раскаленный слиток металла. Конь ступал тяжело, угрюмо косил на всадника огненным глазом. Рыцарь вместе с конем казались ожившей статуей, каких много осталось от языческих времен на площадях Рима.
Солнце слепило глаза, воздух словно поднимался из адовой печи, где суждено гореть всем неверным и грешникам. В стороне от дороги — кучка жалких деревьев, в редкой тени лежат люди в цветных пестрых халатах. Троим тени не хватило, из-под телеги торчат голые ноги. Буйволы, отыскав лужу, слывшую здесь озером, неподвижно застыли в самой середине, как огромные валуны, выставив морды из жидкой грязи.
Рыцарь проехал мимо рощи и бровью не повел. Крестоносцу, сэру Томасу Мальтону из Гисленда, герою взятия Иерусалима, не пристало выказывать слабость на глазах побежденных.
Конь ступал медленно, дорога тянулась пустынная, лишь к полудню Томас догнал хоть что-то живое — вереницу паломников. Пешие бредут не отрывая глаз от земли, в лохмотьях, изможденные. Томас потихоньку прошептал благодарственную молитву Пречистой Деве, что сотворен рыцарем: на них даже плащи гаже тряпок, о которые вытирают ноги.
Они брели, покрытые серой дорожной пылью, загребая усталыми ногами, стоптанная обувь волочилась, распадаясь на глазах. Все до одного похожие не то на огородные пугала, не то на скелеты в плащах с капюшонами. Томас закашлялся от поднятой пыли, поспешно пустил коня вперед. Ни один даже не взглянул на великолепного рыцаря. Навидались в Святой земле, как, впрочем, и рыцарь повидал всяких странников, паломников, одержимых.
Впереди темнела стена леса. Конь посматривал с надеждой — прохлада, отдых, но шагу не прибавил — далеко. Дорога пролегала через маленькое село, Томас поправил перевязь меча, насторожился. С той поры, как войско крестоносцев огнем и мечом прошло эти края, сопротивление сарацин сломили, но одиноким воинам лучше быть настороже, если не хотят встретить рассвет с перерезанным горлом: край здесь все еще дикий.
Томас с железным стуком опустил забрало, цепко посматривал через узкую прорезь стального шлема. Не до красот, сейчас он видел плоские глиняные крыши, откуда горячие головы могут метнуть копье, высокие кудрявые чинары, где легко затаится лучник...
Впереди слышался злобный лай собак, рычание. Конь всхрапнул, прижал уши, но с ходу не сбился. Выехав на околицу, Томас увидел в десятке шагов впереди свору тощих псов — наскакивали на бредущего странника, хватали за лохмотья, за ноги. Из-за глиняного забора в чужака летели палки и комья
сухой земли. Странник даже не отмахивался толстым посохом — еле брел, шатался, на ногах темнела корка запекшейся крови, но на икре уже виднелась свежая алая струйка. Псы, почуяв кровь, наскакивали яростнее, один подпрыгнул и вцепился в спину несчастного.
Заслышав тяжелое буханье копыт, псы зарычали громче, один попытался ухватить жеребца за ногу. Томас ударил концом древка, пес с визгом отпрыгнул. Над забором появились кудрявые головы сарацинских детей, камни и палки полетели теперь в Томаса. Псы окружили всадника, напрыгивали, рычали — вот-вот набросятся разом. Конь тревожно всхрапнул, Томас натянул поводья, чтобы тот не понесся в страхе. Развернув копье, он ловко пронзил пса, стряхнул на землю окровавленную воющую жертву, ударил по хребту другого.
Первый пес полз в пыли, за ним волочились кишки, оставляя мокрый след. Псы сгрудились вокруг, один лизнул кровь, и вдруг все набросились на раненого. Из сцепившегося клубка полетела шерсть, послышался смертный визг.
Странник оперся о посох, капюшон скрывал лицо, Томас слышал хриплое дыхание, словно работали прохудившиеся кузнечные мехи.
— Хватайся за стремя, — велел Томас брезгливо. — Псы озверели. Раздерут!
Паломник ответил сиплым прерывающимся голосом:
— Пусть милость... на тебя... добрый рыцарь...
Из рваного рукава выползла рука скелета, такой она показалась Томасу. Конь брезгливо фыркнул: от странника дурно пахло. Томас едва удержал коня, тот рвался пойти рысью. Паломник тащился рядом, почти повиснув на стремени, изодранный плащ, явно с чужого плеча, висел на нем хуже, чем на огородном пугале.
