Я — ярость - [164]

Замок, как это обычно бывает, превратился в клетку.

Ей жаль оставлять дом, и все-таки Патрисия не так расстроена, как думала.

Обедают они снова в «Макдоналдсе». Патрисия припоминает, что когда у тебя мало денег, именно мелочи делают жизнь сносной. От горячей картошки фри в бумажном пакете она сегодня гораздо счастливее, чем от покупки туфель на высоком каблуке за тысячу долларов. Она даже не помнит, почему ей было так важно купить те туфли, и сегодня предпочла бы швырнуть туфлей в Карен или Линн, а не тратиться на новую пару. Все осталось в доме, Патрисия взяла с собой удобные мокасины, пару шлепанцев, а также кроссовки на случай, если потребуется… что?

Бежать?

Да, потому что она нарушала закон, так что, возможно, ей придется побегать.

— Это хорошее приключение, бабушка, — говорит Бруклин, кусая наггетс.

Как, должно быть, приятно быть такой наивной.

Патрисия в ее годы уже была крошечной взрослой.

Она думает о детстве, как о маленьком трепещущем огоньке: его нужно беречь и заботиться о нем, несмотря ни на что. Возможно, однажды она уже потерпела неудачу — но не позволит себе облажаться снова.

Патрисия не знает, что случится, когда они доберутся до Челси. Конечно, Бруклин найдется место: никто не станет лишать маленькую девочку матери, а Челси наверняка рассказала о своей ситуации всей когорте рестлеров. Проблема в Патрисии. Дочь имеет полное право ненавидеть ее не только за последнюю встречу, но и за то, что Патрисия (как она сама начинает осознавать) сотворила с ней за всю жизнь.

Она никогда не извинялась. Никогда не испытывала в этом потребности.

Она готова признать, что слегка стервозна, но опять же стерва — это просто женщина, которая не делает того, что от нее хотят другие, и не испытывает за это вину.

Всю дорогу до Джэксонвилла Патрисия мысленно репетирует. Точно так же она когда-то репетировала вступительную речь для аукциона.

Первая строчка — самая трудная.

«Челси, мне так жаль…»

51.

Элла едет по «медленной» полосе, выжимая девяносто пять километров в час там, где можно развивать скорость сто десять. Обе руки на руле, единственная машина на шоссе. «Миата», возможно, рождена для скоростных забегов, а вот Элла нет. Она опаздывает, потому что полуприцеп на дороге попал в аварию, а еще она заплутала на объездной. Если верить навигатору, она все же должна успеть доехать, чтоб увидеть маму или, по крайней мере, найти кого-то, кто ее знает, до того, как закончатся бои. Теперь нужно только добраться туда в целости и сохранности.

В зеркале заднего вида мелькают фары: кто-то нагоняет ее, двигаясь явно с превышением скорости. Она смотрит в боковые зеркала по очереди, внутри нарастает паника. Она не на скоростной полосе, никому не мешает, значит, этот парень ее просто объедет, верно?

Он почти нагнал ее, и Элла, затаив дыхание, ждет, когда он перестроится для опережения. Но вместо этого парень притормаживает и включает дальний свет, ослепляя Эллу. Хочется прикрыть глаза, но нельзя убирать руки с руля, иначе она потеряет управление. Хочется притормозить, но тогда они просто столкнутся. Парень подъезжает то ближе, то чуть отстает и в какой-то момент оказывается так близко, что она уже даже не видит его фары в зеркале заднего вида — только вспышки уличных фонарей на тонированных стеклах. Это седан, но он намного больше «миаты». Одним касанием он отправит ее маленькую машинку в занос, и она вылетит на обочину.

Кто бы ни был за рулем, он так просто не сдается: нажимает на клаксон, и Элла морщится. Она сбросила скорость уже до восьмидесяти.

Этот ублюдок наверняка наслаждается.

Должно быть, ему нравится пугать людей до смерти.

Почему-то Элла уверена, что это мужчина. Она бы поставила на это собственную жизнь.

— Просто проезжай мимо, — рычит она. — Ты, чертов урод! Обгони меня!

После нескольких гудков и вспышек дальнего света, он наконец делает это: с визгом объезжает ее и исчезает в ночи, выжав по крайней мере сто шестьдесят километров в час, а то и больше. Когда его габаритные огни превращаются в крошечные умирающие звезды, Элла притормаживает и направляет машину на обочину. Она чувствует себя так, будто ехала в алюминиевой банке, которую чуть не раскатали по асфальту. Тело дрожит, руки вцепились в руль, ступни и пальцы онемели.

— Он уехал, — говорит она самой себе. — Все в порядке. Его больше нет. Я могу это сделать.

Она почти восстановила дыхание, когда на смартфон приходит уведомление. Элла смотрит на экран — и сердце вновь пускается вскачь.

Имейл.

От мамы.

Она перечитывает три раза, прежде чем до нее доходит.

Мама вовсе не хотела бросать их.

Это бабушка перекрыла ей доступ, вычеркнула из списка, захлопнула двери перед ее носом.

Точно так же, как и с Эллой.

Ее мама не прячется — она хочет, чтоб ее нашли. По крайней мере, ее дочь.

Элла не особенно удивляется бабушкиному поступку, но все же: насколько черствым должен быть человек, чтоб просто так бросить собственного ребенка на растерзание волкам?

И Бруклин все еще там, с этой старой сукой. Эллу пробирает дрожь, когда она представляет, как Бруки просыпается посреди ночи от кошмара, а над ней нависает мрачная бабушка, уперев руки в бока, поджав губы, с таким лицом, будто она съела лимон, и выговаривает ей, что хорошие девочки не кричат по ночам.