«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [44]

ТОЛСТАЯ: Ваш хоспис в Киеве, да? И насколько я поняла, там четырнадцать коек.

ГЛИНКА: Да, там четырнадцать мест и сто двадцать человек на выездной службе — у нас еще патронаж.

ТОЛСТАЯ: Четырнадцать — это такая капля в море…

ГЛИНКА: Я знаю, это мизер. Но мы надеемся, что в июле откроемся новым зданием, в котором будет двадцать пять мест и две детские палаты, вместо одной, которая сейчас имеется. Практически у нас тринадцать мест, потому что детскую палату мы держим резервом. Она вообще уникальная, не потому что дети умирают, а потому что она была создана четыре года назад, когда о проблеме детской смертности от онкологии никто, в общем, не говорил. И мы на свой страх и риск открыли эту палату с главным онкологом Киева, куда решили брать детей, которые погибают. У нас были даже дети из России и из Белоруссии.

ТОЛСТАЯ: Бывает ли так, что тяжелое состояние онкологического больного связано с запущенностью, с невыявленностью на ранней стадии ракового заболевания? То есть какая вина обычной медицины в том, что больной приходит к вам?

ГЛИНКА: Это не мой вопрос. У меня их так много, что разбираться, как, когда и почему это случилось, уже нет времени. Но есть один диагноз, о котором я всегда говорю. И журналистам говорю обратить внимание. Это рак шейки матки — если он выявлен рано, он лечится в 99 % случаев. А таких женщин у нас много. На Украине особенно много. За год прошли тридцать четыре женщины, которые погибли с этим диагнозом; это, как правило, молодые женщины, которые не пошли к гинекологу или пошли тогда, когда было уже очень поздно и ничего сделать было нельзя. Хотя с этим диагнозом на ранней стадии можно сделать все и это совсем не дорого, у женщины берут мазок и определяют в нем атипические клетки.

СМИРНОВА: Елизавета Петровна, а вот вы президент фонда хосписов, это же значит, что вы занимаетесь хосписами не только в Украине, но и в других странах…

ГЛИНКА: Я бы сказала так: я занимаюсь больными в других странах. В Москве я сотрудничаю с Первым хосписом. В силу закона, который был введен в России о регистрации иностранных некоммерческих предприятий, я не смогла открыть здесь филиал своего фонда.

ТОЛСТАЯ: Вот этого вот недавнего закона?

ГЛИНКА: Да. Мне не удалось пробить… на это мне сил не хватило…

ТОЛСТАЯ: Возможно, нас кто-то оттуда смотрит, и я хотела бы, чтобы он посмотрел на последствия тех поспешных законотворческих усилий, которые в данном случае мы видим. Большое вам спасибо, господа законодатели! Теперь у нас в России, когда вы будете умирать, вы будете никому не нужны. Лягте в своем подъезде, каким бы аккуратным он ни был… У нас больше такого хосписа не будет. Поздравляю!

ГЛИНКА: Поскольку я не смогла объяснить, что я некоммерческая организация, которая занимается исключительно больными, и мне совершенно все равно, какого они политического направления, содержания и всего остального… Мы приготовили кучу документов, которые переводились в течение трех недель, я апостилировала бесконечно устав, закон… но на второй инстанции все было отброшено… Короче говоря, мы создали новый фонд при Первом московском хосписе, который называется «Вера». Но я там не президент фонда, а просто член правления, что меня очень устраивает.

СМИРНОВА: Скажите, вот вы вообще первоначально были врач — детский реаниматолог, почему вы пошли заниматься хосписами? Что было этим толчком? Что случилось? «Мне голос был, он звал утешно…» Как это было?

ГЛИНКА: Ну, не голос… Когда я подтверждала свой диплом доктора в США, я посетила клинику, и мой муж абсолютно случайно завел меня… Я хотела работать анестезиологом-реаниматологом, я очень люблю эту работу. Эмоционально. И я люблю все делать быстро. И вдруг я увидела надпись «Отделение паллиативной помощи». Я спросила у мужа, что это такое. Это было двадцать лет назад, я и представления не имела, что это. Он говорит: «Ну, это место, где умирают». Я говорю: «Можно, я посмотрю?» Потому что я против смерти, я не люблю смерть очень. Я зашла и посмотрела, а потом прочла литературу какую-то. Потом увидела крошечный частный хоспис в Бедлингтоне на берегу озера, в котором лежат двадцать четыре больных. Исполняется любое их желание… То, что я увидела — то есть благостных, чистых, накормленных, неуниженных больных, которые могут подумать о вечном, — это не то что перевернуло мою жизнь, это просто заставило меня задуматься, а почему мы не можем такое сделать у себя в стране? Потом я начала ходить туда как доброволец. Они меня приняли, и я стала учиться. И научилась, по сути, не от докторов, докторов там очень мало, потому что все заключается в основном в уходе. Я ходила туда лет пять. А потом появилась в Америке специализация по паллиативной медицине, которую я прошла и не жалею. А четырнадцать лет назад я узнала, что открывается Первый московский хоспис, а за год до этого был открыт Первый питерский хоспис. Я знаю основоположников этого движения, я приехала в Москву, встретилась с главврачом Первого московского хосписа Верой Миллионщиковой и сказала: «Давайте будем работать вместе и будем дружить», и мы четырнадцать лет дружим.