Я виноват, Марьям - [7]

Было что-то светлое в этом незапланированном костре, не в таком «пионерском костре», когда сначала, запинаясь, прочтут по бумажке доклад и потом попоют, поиграют тоже по заранее разработанной программе и поставят птичку, что провели воспитательное мероприятие. «Куда лучше так, как сегодня», — думал я.

У костра никого не осталось, исчезла и Марьям. Мне стало грустно-грустно.

Гас костер на земле, а в небе все ярче разгорались звезды.

Послышался шорох, обернулся, смотрю: стоит рядом со мной Марьям и улыбается. Я вскочил.

— Сиди, сиди, — сказала Марьям и села рядом со мной. — О чем думаешь? — спросила она.

— Да просто…

Я не спросил, почему она пришла, она не спросила, почему я не ушел от костра, кого ждал.

Такой звездной ночи я никогда не видел: все небо переливалось, мерцало ярким белым светом. Я лег на спину, она осталась сидеть и тоже смотрела в небо. Казалось, на темную землю шел с неба звездный дождь или сыпалась белая звездная пыль. И, как дорога, пересекающая пашню, Млечный Путь.

Словно искра, подхваченная ветром, оторвалась одна звезда от несметных своих собратьев и устремилась вниз, пропала в черноте леса.

— Кто-то умер, — проговорила грустно Марьям, — у каждого есть своя звезда, — прибавила она, — умирает человек, потухает и его звезда.

— Найди-ка свою звезду, если это правда, — сказал я.

Марьям посмотрела на небо и засмеялась:

— Моя звезда вон, самая яркая, — показала она на блестящую, как глазок перстня, Венеру, — а где твоя?

— Моя… на земле, — ответил я и сжал ее пальцы.

Она не отняла руку, не оттолкнула, а улыбнулась мне и тихонько провела другой рукой по моим волосам и спросила:

— О чем ты мечтаешь?

— Я… Я мечтаю стать поэтом, мечтаю учиться в Московском университете, мечтаю объездить все страны… весь мир…

— О, — перебила меня Марьям, — ты не хочешь жить в ауле?

— Почему, я буду всегда приезжать в аул. А ты о чем мечтаешь?

— Я? Я хочу стать врачом, но я всегда буду жить в ауле, я не хочу в город, там нет такой тишины, таких ночей, таких звезд.

— Зачем тебе медицина? Тебе надо ехать в музыкальное училище, потом в консерваторию, тебе надо учиться петь.

— Зачем учиться петь? — удивилась Марьям. — Я умею петь… — и она тихонько запела народную песню о двух влюбленных, затерявшихся в Кумыкской степи. — А ты, значит, как окончишь школу, сразу уедешь из аула? — оборван песню, грустно спросила меня Марьям.

— Пока ты будешь в ауле, Марьям, я никуда из него не уеду, — сказал я, будто очнувшись и испугавшись, что могу ее потерять.

Она нагнулась, стала раздувать погасший костер и снова запела.

…Я и тогда ее не поцеловал…

6

Много незабываемых встреч было у нас с Марьям. О большинстве из них никто не знал, даже Юсуп. Я скрывал эти встречи ото всех потому, что боялся вспугнуть свое счастье, боялся, что оно улетит, как в лесу улетали от нас певчие птицы, когда мы неосторожно приближались к ним. Улетит, как птица, и не вернется.

Усталый и раздраженный неудачной поездкой, возвращался я в тот вечер на велосипеде из города.

Было жарко, болела голова, механически я крутил педали, ни о чем не думая. Вдруг поднял голову, смотрю — впереди, на дороге, Марьям. В тот же миг голова у меня перестала болеть, сонливость как ветром сдуло, и я бешено завертел педалями.

— Сумасшедший! — счастливо и испуганно вскрикнула Марьям, когда я, изо всех сил нажав на тормоз, остановил велосипед.

— Машина подана! — торжественно раскланялся я перед Марьям. — Прошу садиться!

— Мне нужно загнать домой буйвола, я не могу, — виновато улыбнулась Марьям.

По ее лицу, по тому, как радостно засверкали голубые глаза, я видел, что ей хочется покататься на велосипеде.

— Садись, буйвол сам найдет дорогу домой, — решительно взял я Марьям за руку, — садись!

Она отбросила хворостинку, с опаской и радостью села на раму велосипеда, крепко взявшись обеими руками за руль. Она кусала губы, хмурилась, но улыбка сияла на ее лице.

У жизни, у судьбы, у бога, если бы он был, просил я тогда только одного — чтобы нам не мешали лететь и лететь вперед.

Я прижимаюсь к Марьям, она не отстраняется, ее загорелая шея, завиток ее волос касаются моего лица. Ее тепло, ее чистое дыхание, медовый запах ее волос — больше мне ничего не нужно.

Мы выехали на асфальт. Багровый круг заходящего солнца катился по земле за дальними деревьями. Дорога перед нами была словно застелена красным шелком. Голубая косынка Марьям билась на ветру, я ловил ее кончик губами. Казалось, ничего не осталось в мире — только эта дорога, застеленная алым шелком заката, и мы с Марьям.

Но в эту минуту нас с воем обогнала машина, обдала пылью, гарью бензина.

«Нет, никто не должен быть впереди нас! Мы не должны дышать пылью чужих колес!» — Я бешено закрутил педали.

— Тише, я боюсь, — вскрикнула Марьям. «Она меня жалеет, думает, что я не догоню грузовик, — решил я. — Нет, догоню, обязательно догоню!»

Крик Марьям доносился до меня приглушенным шепотом; я превратился в машину, работающую на пределе. Не помню, сколько длилось это забытье, но мы догнали полуторку. Вот до нее осталось десять шагов, пять, три… вот уже рукой можно дотянуться до борта…

Что случилось дальше, я не понял. Когда очнулся, грузовик был уже далеко, велосипед валялся у обочины дороги, побледневшая Марьям стояла передо мной на коленях. Я виновато улыбнулся ей, встал, отряхнул брюки.