Я виноват, Марьям - [3]

— Конечно, Александр Фадеев, — подтвердил я, и вдруг, холодея, почувствовал, что все, все забыл. Я задыхался от ненависти к себе: зачем мне пришла в голову мысль об этом злополучном сборе, зачем я сделал из себя посмешище?

Быть может, я и преувеличивал?

* * *

Я только потом узнал, что в этот день Марьям в школе вовсе не было. Не пришла она и на следующий и на третий день. Все это время, как бы невзначай, каждый раз выдумывая себе какое-то неотложное дело, ходил я по улице, мимо дома, где жила Марьям.

Во дворе у них бегал буйволенок, паслись куры, лаяла собака. Марьям нигде не было видно. Мне казалось, что опустела школа, обезлюдел аул, что вокруг меня пустыня… Я удивлялся и говорил себе: «Смотри, сколько вокруг людей, почему тебе кажется, что аул вымер?» Но чувство это не проходило — чувство тайного, еще никогда мною не испытанного одиночества. Не помню, в какой раз я проходил в тот день мимо дома Марьям, когда ко мне вдруг подошла ее подруга.

— Марьям болеет, хочет читать, нет ли у тебя чего-нибудь?

— Посмотрю, — сказал я сухо, — будет что, завтра в школу принесу. А сейчас мне некогда, занят, — махнул я рукой и с суровым видом зашагал к школе. Я умерил свой шаг, потому что мне хотелось бежать сломя голову, кричать, прыгать и смеяться! Дойдя до школы, я повернул домой, недоуменно себя спрашивая: «Почему Марьям обратилась с этой просьбой ни к кому-нибудь другому, а именно ко мне? А?! Ко мне?! Значит…» — Что значит, я не договорил и вихрем ворвался в дом.

— Иди, сынок, обедать, — позвала мать. Но разве мне было до еды? Я стал перебирать свои книги, потом, так и оставив на столе стынуть шурпу, побежал к Юсупу: у него дома было очень много книг. Но у Юсупа я тоже ничего подходящего не нашел и вернулся домой. И снова, уже в который раз, стал перебирать свою скудную библиотеку, сваленную в углу прямо на полу. Остановился на «Встречах в тайге» Арсеньева. Это была первая русская книга, которую прочел я сам. Она была мне особенно дорога. На обложке я написал: «Хотя начинаешь ты с такой тоненькой книжки, желаю тебе перейти к большим, большим книгам. Желаю, чтобы все твои мечты осуществились», — надпись сделал на русском языке и, может быть, с ошибками.

Побежал в школу, постучал в класс, вызвал подружку Марьям и молча вручил ей книгу. А сам, ничего вокруг не замечая, пошел в лес.

3

Моя любовь, моя тайна не давала мне покоя, ноша эта для меня была непосильна. Я боялся, что не выдержу и она сыграет со много злую шутку. Вот и решил часть тяжести переложить на другие плечи.

С тех пор, как себя помню, Юсуп был мне другом. Мы родились в одном месяце, Юсуп был на два дня старше, но он гордился этими двумя лишними днями так, словно это было два года. Хоть на два дня, но все-таки он был старше, и я, скрепя сердце, должен был почитать его за старшего.

Моя мама утверждала, что я начал разговаривать раньше Юсупа, а его говорила, что Юсуп стал раньше меня ходить. Дальнейшая наша жизнь показала, что все это верно. Юсуп пошел по земле раньше меня недаром — сейчас он геолог. А я — человек пишущий.

По пыльным аульским улочкам мы скакали с Юсупом верхом на палочках, вместе, словно гранаты, метали в «немцев» кукурузные кочерыжки, вместе мы начали учить азбуку, вместе одолели ее, прочитав вывеску на воротах самого большого дома в нашем ауле. «Кол-хо-з-ми-лли-онер», — прочли мы крупные оранжевые, размытые дождями буквы на темно-розовом фанерном щите, приколоченном к воротам.

Вместе с Юсупом мы пошли учиться в первый класс и вот уже девять лет сидели за одной партой, хотя характеры у нас были совершенно разные.

Он любил стрелять из рогаток в птиц, особенно доставалось воробьям. Я всегда их подбирал и лечил, а когда, дернув ножками, они умирали у меня на ладони, я тайно от Юсупа, боясь его насмешек, хоронил их и, случалось, плакал.

Отец Юсупа был учителем. Они жили лучше нас, колхозников, у них всегда был хлеб, были деньги. Родители баловали Юсупа, он был единственным сыном, три его младшие сестренки в расчет не принимались.

В нашем Доме культуры часто крутили кино. Мы, мальчишки, готовы были на любые, самые рискованные ухищрения, чтобы проникнуть в зал. Когда у нас ничего не выходило, мы сидели под закрытыми окнами и чутко слушали слабо доносившиеся звуки фильма, что сиял в недоступном темном кинозале. Потом кто-то из нас придумал подбирать использованные билеты и подклеивать к ним кусочки контрольных талонов. Перед самым сеансом в суматохе мы проскальзывали по этим тщательно подклеенным билетам в зал.

Но скоро дотошный контролер Магомед, удивленный, откуда мы находим деньги на каждый сеанс, стал рассматривать билеты внимательно на свет и открыл наш секрет.

Дома у нас никогда не бывало денег. В кино я никогда не попадал бы, если бы не Юсуп. Значит, жизнь потеряла бы для меня тогда свою радость.

Юсуп не любил вечерами сидеть в кругу семьи, в обществе сестер и матери. «Мужчина по вечерам должен гулять, а не держаться за материнский подол», — любил он говорить. Он требовал у родителей деньги на каждый новый фильм. Но мужественно пропускал одну картину, чтоб на следующую пойти со мной вместе. Я был очень благодарен за это Юсупу.