Я видел, как живет Италия - [75]

— Не забудьте, пожалуйста, про чаевые, мсье. Не скупитесь. Я безработный.

Лилла смотрит на меня саркастически:

— Какая организация дела!

Вот именно, какая организация. Тоже мне работа! Вытянуть у туриста лишние 100–200 лир только за то, чтобы избавить его от необходимости пройти триста метров к окошечку кассы. Спрашиваю у безработного:

— А что, в Мессине трудно с работой?

Он удовлетворенно поглядывает на чаевые, кладет деньги в карман, выпячивает грудь и высокомерно отвечает:

— А какой интерес работать… Con permesso[163],— и бросается к подъезжающей машине.

Лилла — быть может, она лучше чувствует местный колорит — обращает мое внимание на то, что эта глава оставляет тяжелое впечатление. Может быть, мое настроение взяло верх над моими намерениями. Поэтому я уточняю: несмотря ни на что, экономика Сицилии не «омертвлена». Иными словами, мне показалось, что у сицилийца дух предпринимательства развит сильнее, чем у сарда. С другой стороны, как турист я ни в чем не могу упрекнуть добрую половину острова, в частности все восточное побережье — оно великолепно.

Я хотел бы передать свое чувство сравнением. Широко известна эмблема Сицилии: тележка с ярко раскрашенными боковинами, на которых изображены средневековые сражения, и везет ее осел или мул, а иногда лошадь, в упряжи с помпонами, бубенцами, перьями и различными украшениями. Весело, нарядно, ярко.

Тележки существуют. Просто пыль покрыла щиты, а время обесцветило краски наивных картинок. Бубенцы звенят, а легкий ветерок развевает перья и помпоны. Только эти помпоны и эти перья пострадали от времени. Что касается животного, то оно вызывает жалость. И все-таки тележка еще может произвести впечатление и показаться прелестной. При одном условии: если не смотреть на несчастного сицилийца, взгромоздившегося на сиденье.

По дороге в Неаполь

Мы привезли домой пластинку с записью последнего фестиваля неаполитанских песен. Я часто ставлю ее. И, слушая «Vourria» или «Touppetouppe Mariscia», переношусь в номер в Мерджелине и снова вижу разноцветные лодки в маленьком порту перед нашим балконом, синее в блестках море, а вдали — Везувий, окутанный серой дымкой зноя. Вот в гавань лениво входит вапоретто, включив на полную мощь все свои громкоговорители…

Когда я попал в Неаполь впервые, я заплакал, увидев, как он похож на то, чем я представлял его себе.

Соприкосновения с городом, с его кварталами могут волновать так же глубоко, как встречи с людьми. Неаполь и я — это любовь на всю жизнь. Я люблю округлую линию его залива и его добродушный вулкан, ярусы его улиц на обращенном к морю склоне, кичливую торжественность и яркую элегантность его обитателей, чья протяжная, мягкая, певучая и ироническая речь заставляет меня вздрагивать от удовольствия. В девяти случаях из десяти я ничего в ней не понимаю, но музыка слов умиротворяет меня. В других городах, желая прервать собеседника, стараются его перекричать. В Неаполе его еще хватают за руку. Лишенный возможности жестикулировать, неаполитанец замолкает.

Днем на улицу не выйти — слишком жарко. Мы остаемся дома, в тени, и пытаемся навести порядок в наших путевых записях. Итак: Сардиния, Сицилия, Реджо-ди-Калабрия.

Мы с Лиллой одновременно рассмеялись: scutre!

Воспоминание, которое, если можно так выразиться, напоминает об одном лице.

Это было в тот вечер, когда мы приехали в Реджо. У меня был адрес одного журналиста. Но как ориентироваться в незнакомом городе при сгущающихся сумерках? На краю тротуара какой-то молодой человек, внимательно изучив номерной знак Пафнутия, бодро обращается к нам со следующими словами:

— Я говорю на французскому.

Моя вежливая улыбка подбадривает его.

— Я имею вам помощь.

Это говорится с лучшими намерениями. Я посвящаю его в наши затруднения на правильном итальянском языке. Но молодой человек хватается за представившуюся возможность применить свои знания нашего языка:

— Этот место мне знакомый. Я провожаю вас.

Я жестом приглашаю его сесть в машину, но он гордо отвечает:

— У меня есть moto-scutre (франко-калибрийский вариант слова «scooter» — мотороллер).

И вот мы катим по городу, который, право, очень мил, — мотороллер впереди, Пафнутий за ним. Через некоторое время молодой человек затормозил. По-моему, все эти десять минут мы ехали по кругу. Аккуратно поставив moto-scutre, он объявляет:

— Из-за sense vietale[164] я все время gire, verse la sinistre[165], но это еще не тот дом.

Затем мы совершаем еще один более широкий и более внушительный круг, позволяющий убедиться, что разыскиваемого нами номера в природе не существует. Тогда молодой человек, поставив в сторону свой scutre, заявляет:

— Извиняйте меня. Ошибка.

В таких случаях еще неизвестно, кто должен извиняться. Любезный юноша потерял с нами добрый час времени и не хотел принять даже сигарету.

Что же касается «французского» языка, которым любят блеснуть на Крайнем Юге, то, между прочим, нам представилась возможность судить о нем, когда один полицейский свистел нам вслед и орал:

— А указыватель?

Сколько раз в ответ на наши расспросы, как проехать по незнакомому городу, местные жители с участием отвечали нам на языке, принимаемом ими за французский: