Я видел, как живет Италия - [42]

— У вас нет чутья, я бы сыграл в фильме не хуже всякого другого.

А «американец», Эдип made in USA[89], который отвечает на все вопросы о легкой музыке, что ни спросят.

Это помешанные! Но тот, кому достается приз, отхватывает пять миллионов!

Рассказывают, что к миланским организаторам телепередач явился таинственный незнакомец, претендовавший на абсолютное знание всего, что касается христианской демократии. Директор тотчас же принял его, вручил ему чек на десять миллионов и попросил воздержаться. Анекдот, конечно, barzelletta.

Но для многих такие выступления стали второй профессией. Одному романисту и сценаристу, знатоку почтовых марок, сведения из филателии дают больший заработок, чем его перо. А для некоторых выступления в подобных телепрограммах просто единственная профессия. Унылая, бесполезная, но очень прибыльная. Знатоки отдельных тем, люди с феноменальной памятью, изучают материалы, накапливают сведения, чтобы выставить потом свои способности напоказ. Нет ничего, что производило бы более гнетущее впечатление, чем состязания на скорость ответа, которые проводились раз в неделю между двумя соперниками, мужчиной и женщиной, на самую бессмысленную тему: «История футбола». Я сам был свидетелем того, как они, запертые каждый в своей кабине, безошибочно перечисляли игроков из команды Верчелли, входивших в национальную сборную в период между ноябрем 1932 года и февралем 1937-го, говорили, сколько раз, против кого и в каком амплуа выступал каждый из игроков![90]

Третье место занимает музыкальное обозрение Перри Комо. На английском — как вам это нравится? Есть еще «1, 2, 3»: перевоплощение — обычно пародийное — двух исполнителей в различные известные персонажи; эти заставляют телезрителей корчиться от смеха. Еще есть передачи футбольных матчей и спортивных состязаний.

Все, как и у нас, но с гораздо более широкой аудиторией. И итальянцы от Валь д’Аоста до Агридженте — 48 миллионов одержимых — в назначенный час запираются дома или теснятся в кафе, чтобы в темноте приобщиться к зашедшей в тупик современной культуре!

Телевидение! Оно как алкоголь. Очень приятно, если только вас не тошнит.

Пульс Италии

В свое время Муссолини наделал столько шуму, что даже сейчас, тридцать с лишним лет спустя, многим трудно отделить Италию от фашизма.

Когда-то и я ошибался, отождествляя их в моем представлении. Я рассуждал так: раз итальянцы терпели фашизм больше двадцати лет — значит, у них есть предрасположение к нему. Но это неверно. Просто итальянцы, придавленные ходом истории, привыкли иметь повелителя. Последний хоть был своим по крови!

За границами Италии часто не представляют себе, что такое жить сегодняшним днем. А как раз такая жизнь и порождает отчасти эту способность забывать прошлое, которая так поражает нас в итальянцах. Мы делаем суровый вид, мы хотим напомнить им «кинжал в спину Франции», их восемь миллионов штыков, их бахвальство, их желание во что бы тони стало примазаться к военным успехам Германии.

Тщетно. Страница перевернута. Они живут в сиюминутном настоящем.

Я лишний раз убедился в этом на платной автостоянке. Сторож с кое-как надетой повязкой и сумкой через плечо требовал сто лир, тогда как три четверти корпуса Пафнутия находились вне его юрисдикции. Я спорил:

— Если бы во Франции обращались с итальянцами так, как вы обращаетесь с нами…

И невольно замолк — столько горя изобразило вдруг его лицо.

— Французы нас не любят! — возразил он.

— Вы смеетесь. Почти миллион итальянцев обосновался во Франции и…

— Они нас не любят. Я пробыл там три года, во Франции. Французы были совсем не дружелюбны…

Мне это показалось невероятным.

— Когда вы там бывали?

И тут, с не подлежащей сомнению искренностью, обиженным тоном и без малейшего проблеска юмора, он заявил:

— С 1941-го до 1943-го. В оккупационных войсках в Ницце… Нет, французы не были с нами любезны.

Целых два месяца — май и июнь 1958-го — друзья и знакомые, случайные собеседники, совсем незнакомые люди, словом все, будь то крайне правые или крайне левые, только и делали, что кидались перед нами из одной крайности в другую. Прежде чем нам удавалось завязать разговор, нас обыкновенно опережали:

— Ну, как там у вас де Голль! К чему там идет, во Франции?

Потом с нами делились сомнениями, тревогой за судьбу нашей родины, над которой нависла «тень фашизма». Мы пытались что-то объяснить. Нас не слушали. Тогда мы злились:

— Guarda chi parla! (Кто бы говорил!)

Обычно на это следовал ответ: «Вот именно. У нас фашизм был двадцать лет с лишним. Мы-то знаем, что это значит».

Далее следовало перечисление бед, причиненных Муссолини. А потом, как бы между прочим, говорилось:

— Если подумать, не так уж много переменилось с тех пор.

И собеседник переходил к перечислению бед, причиненных христианскими демократами. Этого было достаточно, чтобы вызвать поток воспоминаний. Взор увлажнялся, в нем загоралась острая тоска по прошлому. Грудь начинала вздыматься от вздохов. Дескать, было не так уж плохо, по крайней мере знали, куда идем (?!); деньги были устойчивы, цены постоянны, поезда приходили во время…

Снова взгляд в прошлое, снова вздох: