Я видел, как живет Италия - [40]

— Вот! Вот вам доказательство! «Тем не менее», — то есть несмотря на волосатые ноги! И вы напишете в вашей газете…

Я перебиваю его с ангельской кротостью в голосе:

— Я не журналист, у меня нет газеты, я собираю материалы для книги.

Исключительно из вежливости он не ставит эту версию под сомнение, но взгляд его и поза чрезвычайно красноречивы. Я подготовил короткие точные вопросы, от которых лицо его освещается довольной улыбкой.

— Я вам отвечу. Это дельные вопросы. Мое учреждение в течение пяти лет занималось изучением как раз этих вопросов. В масштабе всей страны.

Жест в сторону «правой руки». Помощник извлекает из огромного шкафа три огромные книги; он сгибается под их тяжестью. Высокопоставленный чиновник кладет первый том себе на колени так, чтобы я не видел страниц. Мне видна только этикетка, надпись на которой выведена красивыми круглыми буквами. Он перелистывает книгу, что-то в ней находит и восклицает:

— Вот они! Ответы именно на ваши вопросы.

Я вынимаю блокнот и карандаш. В глазах чиновника появляется безумный страх:

— Так это все-таки интервью?

У меня опускаются руки.

— Да нет же.

— В таком случае зачем же вы хотите записывать?

— Чтобы не забыть.

— Чтобы не забыть что?

Настоящий диалог глухих!

— Ответы.

— Но я не собираюсь давать вам ответов!

Я смотрю на него, разинув рот: вытащил книги, пообещал… Он категоричен:

— Подайте ваши вопросы в письменном виде. Я доложу по инстанции.

Как говорят в Италии, большая доза идиотизма уже смертельна. Действительно, здорово! Мой собеседник явно доволен и ищет одобрения у своего подчиненного, тот не заставляет себя ждать. Я пытаюсь договориться полюбовно:

— Послушайте, я обещаю вам…

Он шумно торжествует.

— Ага! Так все-таки интервью?

Я отступаю, я выбился из сил. Тогда он как ни в чем не бывало начинает аргументированно доказывать мне, что главное, в чем мне следует убедиться, это то, что его учреждение не бездействует. Правая рука подтверждает это заявление энергичными кивками.

Наиболее значительный результат изучения — которое велось в его учреждении пять лет! — состоит в следующем: кризиса производства нет, есть кризис потребления.

Я поднял на него взгляд, в который вложил мою последнюю надежду. Но нет! Он не шутит. Он серьезен, как десятилетний мальчик, играющий в папу. Настаивать бесполезно. Я благодарю его за любезность. Он скромно принимает слова благодарности и подчеркивает:

— Dovere mio (это мой долг).

Он провожает меня, сухо приказывает секретарю вызвать для меня лифт и возвращается в свой кабинет со всем надлежащим достоинством.

Болван? Не совсем. Просто типичный чиновник. Недаром во всех странах народ придумал своим канцеляристам иронические прозвища: в Англии — красная тесемка, в Германии — белая плесень, во Франции — кожаная подушка; их общий смысл — канцелярская крыса (в Италии — Zavorra). Поколения людей в люстриновых нарукавниках пронизывает ужас перед ответственностью. Это характерно не только для Италии.

Лифта все нет. Секретарь, нажав кнопку вызова, садится и начинает дремать. Рядом с ним, положив локти на стол, толстая, расплывшаяся женщина в черной кофточке говорит вполголоса по телефону:

— Тогда я ему сказала: нет, правда, вы меня не заметили? Такой парень, как вы? Вот пижон!

Она прикрывает трубку рукой и шепчет курьеру:

— Это Анджела.

Секретарь приоткрывает мутный глаз и снова закрывает его. Жарко. На его столе карточка следующего посетителя. Посетитель ждет. Это мужчина лет сорока. В высшей степени элегантный. Вероятно, какой-нибудь raccomandato, человек с протекцией. Обессиленной рукой секретарь передает карточку своему помощнику. Тот берет ее, бросив на своего начальника сонный взгляд, в котором чередуются ненависть и зависть. Толстуха продолжает кудахтать. Помощник секретаря передает карточку дальше по инстанции: курьеру. Этот последний направляется к двери, из которой я только что вышел, и rispetto-sissimamente[87] стучит пальцем. Ответа нет. Чувствуется, что он вполне способен ждать у этой двери до конца рабочего дня. А если понадобится, готов терпеливо прождать и straordinarie (сверхурочно) — за это платят вдвойне. Посетитель, потеряв терпение, подходит к нему, шепчет ему что-то на ухо и сует ему что-то в руку. Рассыльный смелеет, нажимает ручку и открывает дверь…

Но вот и лифт. Молодой человек нажимает кнопку. Не успели мы спуститься на один этаж, как он согнал с лица заученную улыбку и с беспокойством спрашивает:

— Как там во Франции? Есть работа?

Мне становится жаль его:

— Франция, Франция… Ведь мы латинские сестры, мой бедный друг.

Много приятнее была встреча с Анджолетти, председателем Союза писателей. В общем, положение литератора в Италии сходно с тем, которое создано ему во Франции. Он может просуществовать, только если имеет вторую профессию — если он журналист, чиновник, служащий в издательстве и т. д. Неплохо можно заработать на радио и телевидении. Названий издается столько же, сколько во Франции, — 13 500 в год. Это очень много. Но тиражи малы — 5 тысяч, если повезет — 6 тысяч. Тиражи книг Моравии, занимающего первое место, достигают иногда 50 тысяч.

— Нам далеко до Данино и Франсуазы Саган!