Я видел, как живет Италия - [20]

Некоторое время он размышляет над моим вопросом и добавляет:

— Куда же мне еще ехать? Здесь мой дом.

Тут в семьях говорят о поездках в далекие страны точно так же, как у нас рабочий в воскресенье вечером говорит: «Ах, завтра надо идти на завод».

Эмиграционные течения уносят этих лесорубов главным образом в Австралию и Канаду. Во Францию они тоже уезжают, но лишь на несколько месяцев. Передо мной рабочий, который не собирается во Францию нынешней весной. Я жду, что он сейчас начнет жаловаться на нашу страну. Ничего подобного.

— У меня еще остались деньги.

— А здесь действительно нечего делать?

Вся остерия хором протестует против такого предположения, начиная громко перебирать существующие возможности и загибать при этом пальцы. Джулио водит автобус между Сассо и Азиаго. Джованни ежедневно работает на почте. Есть еще Оресте, торговец фруктами.

— А у нас с сыном эта остерия, — вмешивается хозяин. — И это все, если не считать торговца мороженым, галантерейщика и портнихи, да еще священника, ну да, конечно, священника…

— И еще totocalcio? — насмешливо спрашивает Лилла, стараясь побороть волну тоски, которая вдруг нахлынула на нас.

Но они невозмутимы: ни мрачный, ни веселый юмор до них не доходит. Шофер автобуса привозит и отвозит карточки totocalcio — футбольного тотализатора. Я настаиваю: значит, решительно никаких возможностей для работы?

Чтобы доказать мне обратное, меня выводят на дорогу. Неподалеку ручей прорезал узкое ущелье в скале. Ложе ручья высохло. Зимой он несет свои воды в Бренту, которая доносит их затем до Венеции. Когда-то этим путем сплавляли лес, срубленный в окрестностях Сассо. Судоверфи республики Святого Марка были в хороших отношениях со сплавщиками. Позже этим путем пользовались контрабандисты, которые высоко в горах, подальше от таможенников и налоговых инспекторов, выращивали свой табак. Его отвозили в город перекупщикам: они платили за него больше, чем правительство, которое ввело cboso монополию на табак.

— Почему вы больше этим не занимаетесь?

Они разводят руками.

— Mah!

«Маh» — это значит «а черт его знает!» Одновременно это ответ, смысл которого целиком в интонации. Можно перевести и так: сами понимаете — отчасти — лень, отчасти — опасно, отчасти — некому, отчасти— привычка кататься по дальним странам и вообще плыть по течению.

Австралиец заключает:

— Еrаrо bei tempi, — что равнозначно нашему: да, бывали хорошие времена.

Возвращаемся мы молча.

Одинокая и голая колокольня возвышается среди развалин и полуразвалин. Хозяин траттории рассказывает нам, что из-за отсутствия колокола священник ставит пластинку с записью колокольного звона. Муниципальный советник Ригони шепчет мне на ухо со смесью раздражения и восхищения:

— О! У них еще будут колокола! Они упрямы.

На обратном пути я спрашиваю его, почему в Азиаго продолжают считаться с этим бессмысленным упрямством. Оказывается, в далеком прошлом города Союза составляли конфедерацию с общим землепользованием. После договора в Кампо-Формио (1807) и до тех пор, пока фашизм не заменил избираемую администрацию назначаемыми подеста (мэрами), коммуны были связаны друг с другом общей собственностью, которой распоряжался муниципалитет. Под нажимом нотариусов и адвокатов, с помощью подеста и всех тех, кто был заинтересован в заключении подрядов на сотни миллионов лир (довоенных), коммуны решили разделиться. Разделившись, коммуны сами стали хозяевами своей земли. Случилось так, что деревня Азиаго, расположенная более выгодно, стала горным курортом. Там было построено несколько столярных мастерских и сыроварен; на время двух туристских сезонов — зимнего и летнего, по правде говоря, очень коротких здесь, — у Азиаго устанавливается связь с внешним миром. Сассо же оказалась в стороне. Но ее жители тем не менее остались совладельцами обширных земель коммуны. И вот…

— Lasciamoli campá’[49].

Всем нужно жить. Иначе говоря, муниципалитет достаточно богат, чтобы позволить себе роскошь уступить капризу жителей умирающей деревни.

Ригони улыбается, просит меня остановить машину и показывает тропинку.

— Один житель Сассо вернулся из Южной Америки три года тому назад с миллионом в кармане. Его дом был в конце этой тропинки, по которой тогда могли пройти только мулы и люди. Он расширил ее за свой счет, чтобы ездить по ней на кадиллаке.

Дом. Casa. Здесь он называется baita. В книге Ригони «Сержант в снегу» солдаты несчастного экспедиционного корпуса в России все время задают своему унтер-офицеру один и тот же вопрос:

— Скажите, сержант, мы увидим свой дом?

Теперь, когда я увидел этих людей, мне стала понятнее эта одержимость.

На другой день Ригони ведет меня на «общественную стройку», чтобы ознакомить с одной из итальянских социальных проблем. Стремясь как-то рассосать безработицу, министерство труда предоставляет некоторым организациям, ведущим строительство общественных зданий, значительные субсидии, предписывая использовать местных безработных по ставкам ниже тех, что утверждены профсоюзами. В девяти случаях из десяти, по словам моих собеседников, такого рода проекты представляют, поддерживают, навязывают силой… да, да, представьте себе! — священники.