«Я в Берлине. Сидоров» - [20]
Нас это потрясло. Ведь это были жители немецкого города, оккупированного союзниками! И они истерично рыдали от радости на пепелище собственных домов. «Мы каждый день молились, чтобы вы пришли, — сказала нам женщина с бледным и изможденным лицом. — От них мы такого натерпелись, что вы представить не сможете!»
А потом пошли ругательства и оскорбления. «Бандиты», «гангстеры», «ищейки» — все эти эпитеты предназначались тем, кто служил своему ненаглядному фюреру. Никто не ненавидит и не проклинает его так, как сами же немцы — эти люди просто пылали ненавистью к нацистам. И в этом не было ничего показного. Я совершенно уверен, что не обманывался. У целой нации случился нервный срыв после пяти лет игры не в те ворота. Такая ненависть может быть только в гражданских войнах.
Вы, конечно, можете спросить: «Почему же тогда немецкие солдаты все еще оказывают нам сопротивление?» Надо сказать, что многие из них уже и не оказывают. И продолжают добровольно сдаваться. От них мы узнаем о массовых молебнах, организованных простыми людьми, — молебнах о нашей победе. Они рассказали нам, как командир немецкого гарнизона расстрелял двадцать человек, которые пришли просить его сдаться. Я разговаривал с женщиной, которая потеряла все, а муж ее сейчас в армии, где-то на Восточном фронте. Я спросил ее: «Станет ли Аахен предупреждением для других немецких городов?» Она покачала головой и ответила: «Вряд ли. Гитлер хочет разрушить Германию. Он хочет, чтобы союзники загнали нас всех в один угол и чтобы там ваши бомбы нас всех порешили. Мы обречены как нация». Другие твердили: «Мы ненавидим Германию. Мы хотим уехать, но вынуждены остаться. Никому мы не нужны. Никто во всем мире не вызывает такой ненависти, как мы».
Пугающая темнота окутала этих виновных во многом людей, живущих в зловонных темных подвалах, у которых не осталось ничего, кроме надежды. Другие европейцы, также страдающие сейчас, могут утешаться хотя бы сознанием своей правоты, а у немцев нет и этого.
Тем временем американцы методично обходили улицу за улицей. Я следовал за ними. Впереди, в нескольких ярдах от нас, танк «Шерман» обстреливал здания из пулемета.
Вдруг он затих. В одном доме было пулеметное гнездо немцев. Мы крались вдоль стены, пока танкист окончательно не разобрался с ним, расстреляв его в упор. Улицы содрогались от грохота орудий. Над нашими головами свистели бомбы. Шел дождь. На тротуаре передо мной лежал убитый немецкий солдат, и вода струилась по его пожелтевшему лицу. Мы пошли дальше. Каждые десять ярдов приходилось останавливаться, чтобы обыскать какой-нибудь дом сверху донизу и удостовериться, что там нет снайперов; двери солдаты выбивали, а в комнаты, вызвавшие подозрение, забрасывали гранаты… Мы шли через сердце города, в котором темный купол кафедрального собора все еще возвышался над местом погребения Карла Великого.
Джордж Муха, чешский корреспондент
Через тридцать секунд танки-амфибии, везущие в атаку войска, начнут переходить Рейн. Рейн сейчас темный: «Бофорсы» и пулеметы, которые обстреливали поверхность воды, смолкли, только четыре или пять «Бофорсов» производят одиночные выстрелы, чтобы проводить амфибии к берегу.
Да, теперь я вижу, как танки-амфибии проходят сквозь заросли у воды — не знаю, сколько их спустилось в воду, но я вижу, что, по крайней мере, четыре или пять амфибий выстроились в ряд, проходя между стволами деревьев; один из танков, последний в колонне, приближается к берегу и исчезает из виду; он скрылся под линией берега и сейчас, очевидно, ткнулся носом в воду. Но вот что удивительно — хотя у меня достаточно широкий обзор реки, — я ни разу не видел огня со стороны противника; без сомнения они должны отстреливаться, но я не вижу трассирующих снарядов (хотя они всегда используют трассирующие снаряды), не вижу также никаких разрывающихся мин ни в воде, ни на берегу между кромкой воды и моим наблюдательным пунктом. Кажется, что враг здесь наконец-то остановился, сраженный мощным заградительным огнем из разнообразного оружия, стрелявшего в него много часов подряд. И, наконец, наступил этот момент: танки-амфибии входят в спокойные воды Рейна, беспрепятственно спускаются в реку и пересекают ее.
Честер Уилмот
Все разговоры были только о том, где сейчас американская армия. Немецкие водители грузовых машин, возвращающиеся с фронта, утверждали, что чудом миновали плена. Но в среду днем стало очевидно, что американцы и в самом деле очень близко. Наш временный лагерь состоял из нескольких бараков в открытом поле, где были груды шлака и где когда-то располагался военный завод. Около трех часов дня ситуация обострилась, снаряды падали уже прямо перед нами, а пулеметный огонь становился все интенсивней. Вскоре на горизонте мы увидели какие-то фигуры. Было решено эвакуировать лагерь в немецкие бомбоубежища, которые находились на большой глубине, под грудами шлака. Наши немецкие охранники, как только вошли в убежище, тут же поснимали оружие и побросали его в дальний угол. Из-за этого оружия у них могли быть большие неприятности — вряд ли можно рассчитывать на дружескую встречу с американцами, встреть они их вооруженными. Я свалил свои пожитки в укрытие и вылез наружу. Шум боя нарастал; и вдруг неожиданно из леса выехали американские танки и грузовики с военными. Все замерли от волнения.
