Я – убийца - [7]

— Не сдерживайтесь. Если хотите еще больше нарушить мои права, пожалуйста. — Штерн повернул ладони внутренней стороной вверх, словно держал поднос. — Уже не так много в жизни доставляет мне удовольствие, но подать в суд на вас и всю вашу организацию стало бы приятным развлечением.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, господин Штерн.

Роберт вздрогнул.

«Надо же, какое чудо, — подумал он. — Двухметровый великан рядом с Энглером все-таки умеет говорить».

— Вас ни в чем не подозревают, — пояснил Брандман.

Штерн не мог сказать точно, не послышалось ли ему «пока».

— Просто чтобы не было сомнений. — Роберт поборол искушение тоже откашляться. — Я адвокат, но не сумасшедший. Я не верю в переселение душ, реинкарнацию и прочую эзотерическую ерунду и не провожу свободное время за откапыванием скелетов. Беседуйте с мальчиком, а не со мной.

— Обязательно, как только он проснется, — кивнул Брандман.

Они нашли Симона без сознания в соседнем проходе. К счастью, обморок наступил не так неожиданно, как первый приступ два года назад. Когда опухоль в переднем отделе головного мозга дала о себе знать, Симон до крови разбил себе лоб о стол учителя, когда упал по пути к доске прямо в классе. На этот раз он успел опереться спиной о стену, прежде чем осел на пол в подтопленном подвальном коридоре. За исключением того, что мальчик погрузился в глубокий сон, с ним все было в порядке.

Карина повезла его в больницу, и поэтому Штерн был один на месте преступления, когда там появился Энглер собственной персоной со своими парнями и командой экспертно-криминалистического отдела.

— Еще лучше, если вы обратитесь к терапевту, — посоветовал Штерн. — Неизвестно, что этот Тифензее внушил Симону под гипнозом.

— Эй, отличная мысль. Психолог! Черт, никогда бы не догадался.

Энглер цинично улыбнулся. Носовое кровотечение прекратилось, и он снова смотрел Штерну в глаза.

— Значит, вы говорите, убитый лежит там уже пятнадцать лет?

Штерн застонал.

— Нет. Это не я говорю, а Симон. Но, вероятно, в этом он даже прав.

— Почему?

— Ну, я, конечно, не патологоанатом, но в подвале влажно, а труп находился в темноте, за деревянной перегородкой, куда, как и в закрытый гроб, не поступает кислород. Но все равно некоторые части тела почти полностью разложились. К сожалению, и голова, которую мне пришлось держать в руках. А это означает…

— …что мертвец оказался там не вчера. Правильно.

Штерн удивленно обернулся. Он не слышал, как вошел мужчина, который нарочито небрежно стоял в дверях, прислонясь к косяку. Со своими седеющими черными волосами и тонированными очками в золотой оправе Кристиан Хертцлих напоминал скорее стареющего тренера по теннису, чем начальника комиссариата при Управлении уголовной полиции. Штерн задавался вопросом, давно ли непосредственный руководитель Энглера слушает их жаркий спор.

— Благодаря нашей современной судебной медицине мы уже очень скоро узнаем точную дату смерти, — сказал Хертцлих. — Но не важно, случилось ли это пять, пятнадцать или пятьдесят лет назад, — он сделал шаг ближе, — в любом случае очевидно одно: это не мог быть Симон.

— Я того же мнения. Это все? — Штерн поднялся, нервно отодвинул манжет рубашки и демонстративно посмотрел на часы на запястье. Почти половина одиннадцатого.

— Само собой разумеется. Вы можете идти. Мне все равно нужно обсудить с обоими господами нечто более важное.

Хертцлих взял свернутую в трубочку картонную папку, которую все это время держал под мышкой, и презентовал ее своим служащим как трофей.

— Дело приняло новый, абсолютно удивительный оборот.

5

Мартин Энглер дождался, пока адвокат закроет за собой дверь. Он больше не мог сдерживать злость и так резко подскочил с места, что его деревянный стул опрокинулся.

— Что это был за бред?

Брандман откашлялся и даже собирался что-то сказать. Но на этот раз его опередил Хертцлих, который положил на стол папку лицевой стороной вниз.

— Почему? Все прошло просто великолепно.

— Ерунда, так нельзя проводить допрос, — возразил Энглер своему шефу. — Такими глупостями я больше не занимаюсь.

— Что вас так возмущает?

— То, что я стал посмешищем. На эту уловку «хороший полицейский — плохой полицейский» никто больше не ведется. Тем более человек уровня Роберта Штерна.

Хертцлих посмотрел вниз на свои нечищеные кожаные ботинки, шнурки которых были безнадежно спутаны. Потом удивленно покачал головой:

— Вообще-то, Энглер, я думал, что вы поняли методику.

Методика. Какая дурь. Энглер кипел от злости.

С тех пор как к ним присоединился Брандман, не проходило ни одной недели, чтобы Энглер не принимал участие минимум в одном семинаре по психологическим аспектам ведения переговоров. Великана одолжили три недели назад в рамках образовательной программы у Федерального управления уголовной полиции, где комиссар считался опытным психологом-криминалистом. Официально он был приставлен к команде Энглера в качестве консультанта, но, похоже, его статус уже повысился до следователя по особо важным делам. В любом случае Энглеру приходилось терпеть его даже во время допроса.

— Должен согласиться с комиссаром Хертцлихом, — дружелюбно вставил психолог-криминалист. — Вообще-то все прошло как по учебнику. — Он откашлялся. — Сначала Штерн занервничал из-за долгого ожидания. Потом, из-за моего молчания, он не смог определить, к какому лагерю я отношусь. В этом, между прочим, заключается отличие от устаревшей методики допроса, которую вы только что описали, господин Энглер.