Когда прошло полчаса, он понял, что больше не увидит свою дочь. Она открыла дверь, обернулась и вошла в кабинет к тому пожилому человеку. Больше его маленькая Жозефина оттуда не выйдет — он был в этом абсолютно уверен. Никогда больше он не будет укладывать ее спать и не увидит ее счастливую улыбку. Никогда больше не зайдет в ее комнату выключить пестрый ночник, когда она уснет. И никогда больше не проснется среди ночи от ее ужасных криков.
Это знание вдруг обрушилось на него со всей беспощадностью. Когда он встал, тело не слушалось. Он не удивился бы, если бы его ноги подкосились, он упал и остался лежать в приемной на потертом паркете между дородной женщиной с псориазом и столиком с давнишними номерами журналов. Но он не потерял сознание, ему не было дано такой милости.
«Очередность приема зависит от тяжести случая, а не от времени прихода пациента».
Вывеска на белой обитой кожей двери в кабинет аллерголога. Буквы поплыли у него перед глазами.
Доктор Грольке был другом семьи и двадцать вторым по счету врачом — Виктор Ларенц вел список. Его предшественники ничего не нашли. Совсем ничего. Первым был врач «скорой помощи», который появился вскоре после Рождества на их вилле в Шваненвердере[1] ровно одиннадцать месяцев тому назад. Вначале они думали, что всему виной праздничное фондю. Ночью Жозефину рвало, потом начался понос. Его жена Изабель вызвала частную «скорую помощь», и Виктор принес дочь в батистовой ночной рубашке вниз, в гостиную. Стоит ему об этом вспомнить — и он будто чувствует ее тоненькие руки: одной она обнимала его за шею, другой крепко прижимала к себе любимую игрушку, синего котенка по кличке Непомук. Врач под строгими взглядами родственников прослушал у худенькой Жозефины легкие, сделал инъекцию раствора электролитов и прописал гомеопатическое лекарство.
— Это небольшая желудочно-кишечная инфекция. Сейчас очень много таких случаев. Не надо волноваться! Все будет хорошо, — сказал врач напоследок.
Все будет хорошо? Он солгал.
Виктор стоял перед кабинетом доктора Грольке. Но когда захотел открыть тяжелую дверь, то обнаружил, что не может даже повернуть ручку. Неужели он так ослабел от волнения? Нет, дверь была заперта. Кто-то закрыл ее изнутри на замок.
Что здесь происходит?
Он резко обернулся, но почему-то не смог охватить взглядом окружающее — все рассыпалось на разрозненные картинки, как будто в его мозг с задержкой поступали прерывистые сигналы: фотографии ирландских пейзажей на стене, пыльное пластиковое деревце у окна, сидящая женщина, у которой псориаз. Ларенц последний раз дернул дверь и поплелся обратно. Вестибюль был по-прежнему безнадежно переполнен. Можно подумать, Грольке — единственный врач в Берлине.
Виктор медленно подошел к стойке регистратуры. Там ожидал рецепта какой-то мучимый угрями подросток, но Ларенц бесцеремонно оттолкнул его и заговорил с медсестрой. Он знал Марию по прошлым визитам. Правда, когда они с Жози пришли сюда полчаса тому назад, ее не было на месте. Видимо, сейчас она заменяла коллегу, который пошел обедать. Виктор обрадовался. Марии было немного за двадцать, и комплекцией она походила на вратаря женской футбольной команды. Но у нее была маленькая дочь. Значит, она поможет.
— Мне необходимо срочно к ней войти. — Его голос прозвучал неожиданно громко.
— О, добрый день, доктор Ларенц, очень приятно снова видеть вас. — Мария сразу узнала психиатра. Он давно у них не появлялся, но его узнаваемое лицо часто мелькало по телевизору и в газетах. Его охотно приглашали в ток-шоу не только за импозантную внешность, но и за непринужденную манеру доступно объяснять непростые душевные проблемы. Однако сегодня он вел себя загадочно.
— Я должен срочно увидеть дочь!
Оставшийся без рецепта юноша инстинктивно почувствовал, что с человеком не все в порядке, и отошел на пару шагов. Мария тоже была в недоумении, но сохраняла натренированную улыбку.
— Простите, но я, к сожалению, не понимаю, о чем вы говорите, доктор Ларенц. — Она нервно дотронулась до левой брови. Обычно там был пирсинг — серебряная палочка, которую она теребила, когда волновалась. Но ее начальник, доктор Грольке, был человеком консервативным и просил ее на работе серьгу вынимать. — Разве Жозефина должна была сегодня прийти на прием?
Ларенц раскрыл рот, готовясь выпалить ответ, но вдруг осекся. Разумеется, должна была. Изабель договорилась по телефону. Он привез Жози. Как всегда.
— А кто такой аллерголог, папа? — спросила девочка в машине. — Тот, кто делает погоду?
— Нет, малышка. Погоду предсказывает метеоролог. — Он смотрел на нее в зеркало заднего вида, жалея, что не может прямо сейчас погладить ее светлые волосы. Она казалась такой хрупкой! Ангел, нарисованный на японской шелковой бумаге. — Аллерголог занимается людьми, которым нельзя вступать в контакт с определенными веществами, иначе они заболеют.
— Такими людьми, как я?
— Наверное, — ответил он, а сам подумал: «Надеюсь».
Это был бы хоть какой-то диагноз, хоть какая-то ясность. Необъяснимые симптомы ее болезни подчинили себе всю их жизнь. Жози уже полгода не ходила в школу. Судороги у нее начинались так непредсказуемо, что ее нельзя было отдавать ни в какое учебное заведение. Изабель работала теперь полдня, занимаясь домашним обучением дочери. А Виктор совсем закрыл врачебную практику на Фридрихштрассе, чтобы все время посвятить дочке. Точнее, ее докторам. Однако марафонский бег по врачам не принес никаких результатов, все специалисты были в полной растерянности. Они не могли найти никакого объяснения для ее периодических судорог с температурой, частых инфекционных заболеваний и носовых кровотечений по ночам. Иногда симптомы становились слабее, порой почти пропадали, тогда в семье поселялась надежда. Но вскоре все начиналось заново, причем в более сильных проявлениях. До сих пор все терапевты, гематологи, неврологи могли лишь сказать, что у Жози нет ни рака, ни СПИДа, ни гепатита, ни прочих им известных заболеваний. Ей даже делали анализ на малярию. Результат оказался отрицательным.
