Я – убийца - [3]

Где-то вдали залаяла собака, и лай смешался с несмолкаемым гулом близлежащего шоссе. Но Штерн не слышал этого, как и тяжелых капель дождя, которые время от времени с глухим стуком падали на крышу машины скорой помощи.

— Ладно. Ты думаешь, что кого-то убил? — спросил он после секундного оцепенения.

— Да.

— Можно поинтересоваться кого?

— Не знаю.

— Ага, значит, не знаешь. — Штерн сухо усмехнулся. — Вероятно, ты также не знаешь, как, почему или где это было, потому что все это глупая выходка, и…

— Топором, — прошептал Симон.

Но Штерну показалось, что мальчик это прокричал.

— Что ты сказал?

— Ударил топором. Мужчину. По голове. Больше я ничего не знаю. Это было давно.

Роберт нервно моргнул.

— Что значит — давно? Когда это произошло?

— Двадцать восьмого октября.

Адвокат посмотрел на указатель календарных чисел на своих наручных часах.

— Это сегодня, — раздраженно отметил он. — А ты сказал, что это случилось давно. Как тебя понимать? Ты должен определиться.

Если бы Штерну на перекрестных допросах всегда встречались такие удобные свидетели. Десятилетние дети, которые уже на первых минутах начинали путаться в показаниях. Но эта мечта продлилась недолго.

— Вы меня не понимаете. — Симон печально покачал головой. — Я убил мужчину. И именно здесь!

— Здесь? — эхом вторил Штерн, растерянно наблюдая за тем, как Симон осторожно протиснулся мимо него, вылез из машины скорой помощи и с любопытством осмотрелся. Штерн проследил за его взглядом, который задержался на полуразрушенном сарае для инструментов в ста метрах, рядом с небольшой куртиной деревьев.

— Да. Это было здесь, — удовлетворенно заверил Симон и взял Карину за руку. — Здесь я убил мужчину. Двадцать восьмого октября. Пятнадцать лет назад.

2

Роберт выбрался из машины скорой помощи и попросил Симона немного подождать. Потом грубо схватил Карину за запястье и отвел на три шага назад, к багажнику своего лимузина. Дождь теперь едва моросил, но стало темнее, ветренее и, в первую очередь, холоднее. Ни Карина в ее тонком халате, ни Роберт в своем костюме-тройке не были одеты по погоде. Но, в отличие от него, Карина не выглядела озябшей.

— Один вопрос, — прошептал он, хотя на таком расстоянии Симон никак не мог его услышать. Ветер и монотонный шум автострады поглощали все остальные звуки. — У кого из вас двоих поехала крыша?

— Симон — мой пациент в отделении неврологии, — ответила Карина, как будто это могло что-то объяснить.

— Ему больше подошло бы психиатрическое, — прошипел Штерн. — Что это за ерунда с убийством пятнадцатилетней давности? Он не умеет считать или просто шизофреник?

Роберт открыл багажник с помощью ключа-пульта дистанционного управления. Одновременно включил свет в салоне, чтобы хоть что-то видеть в дождливом сумраке.

— У него опухоль головного мозга. — Карина сложила большой и указательный пальцы в кольцо, чтобы продемонстрировать размер опухоли. — Врачи дают ему несколько недель. Или даже дней.

— Господи, это от нее такие побочные эффекты? — Штерн достал из багажника зонт.

— Нет. Это я виновата.

— Ты?

Он поднял глаза, переведя взгляд со своей руки, в которой держал новую дизайнерскую вещицу с непонятным принципом работы. Штерн даже не смог найти кнопку, чтобы раскрыть зонт.

— Я же сказала, что напортачила. Ты должен знать: этот малыш очень смышленый, невероятно впечатлительный и удивительно эрудированный для своего возраста, что граничит для меня с чудом, учитывая, из какой он семьи. Когда ему было четыре, его забрали у неблагополучной матери. Из абсолютно запущенной квартиры — нашли умирающим с голоду в ванной рядом с дохлой крысой. Потом он попал в приют. Там на него обратили внимание, потому что мальчик охотнее читал энциклопедию, чем бесился с ровесниками. Воспитатели считали нормальным, что у ребенка, который так много думает, постоянно болит голова. Но затем у него в мозгу обнаружили эту опухоль, и с тех пор, как Симон попал в мое отделение, у него нет никого, кроме медперсонала. Вообще-то у него есть только я.

Карина все-таки озябла, потому что у нее начали дрожать губы.

— Не понимаю, куда ты клонишь.

— Позавчера у Симона был день рождения, и я захотела сделать ему особенный подарок. Ему, конечно, только десять. Но из-за своего жизненного опыта и болезни он более зрелый, чем другие дети в таком возрасте. Я решила, он достаточно взрослый для этого.

— Для чего? Что ты ему подарила? — Штерн наконец оставил попытки открыть зонт и приставил его, как указку, Карине к груди.

— Симон боится смерти, поэтому я организовала для него сеанс регрессии.

— Сеанс чего? — спросил Роберт, хотя совсем недавно видел что-то такое по телевизору.

Конечно, так типично для Карины испробовать и этот модный эзотерический прием. Видимо, сама идея прошлой жизни завораживала людей всех возрастов. Эта тяга к сверхъестественному становилась идеальной почвой для сомнительных терапевтов, которые появлялись как грибы после дождя и за внушительный гонорар предлагали такие «сеансы регрессии»: путешествие в прошлое до рождения, во время которого человек узнавал — как правило, под гипнозом, — что шестьсот лет назад был сожжен на костре во Франции или коронован на царство.