Он встал вместе с солнцем, как делал каждое утро с детства.
Было воскресенье, и старик остался дома один со своей женой Мэри.
Джордж, его приятель, бывший боксер, находился рядом, в гостевом домике из шлакобетона. Во всяком случае, так подсказывала ему поврежденная память.
Старик набросил свой «императорский халат», который повис на его отощавшей фигуре подобно красному цирковому шатру. Он с трудом узнал свое лицо в зеркале в ванной комнате – редкие, легкие седые волосы торчали в разные стороны, а улыбку, которой он сам себе улыбнулся, трудно было вынести. Когда-то страстные карие глаза, которые все его четыре жены считали у него самой привлекательной чертой, сейчас были пустыми и мертвыми, как у тех голов убитых им животных, что сейчас собирали пыль в брошенном им доме в Финке, на Кубе.
Он было потянулся трясущейся рукой за зубной щеткой, но передумал: возможно, гадкий утренний вкус во рту замаскирует запах смазанного маслом дула.
Мэри заперла все его ружья в кладовке. А ключ от нее оставила на полочке над раковиной в кухне. Он видел его там вчера вечером… по-видимому, на это она и рассчитывала… оставила там ключ на виду сразу после его возвращения из больницы Майо. Старик собрал свои разбегающиеся мысли, стараясь понять, зачем Мэри спрятала ключ на видном месте.
Дразнила – или подталкивала?
Ее обычная треклятая доброта?
Он фыркнул, раздумывая над мотивом, побудившим его последнюю жену облегчить ему то, что он собирался сделать, скривился и на цыпочках начал спускаться по ступенькам в кладовку.
Старик выбрал инкрустированную двустволку 12-го калибра, которую купил много лет назад у «Аберкромби и Фитча». Осторожно переломил свое бережно хранимое ружье и пристроил его на сгибе локтя. Открыл ящик, выбрал коробку патронов. Руки у старика тряслись так сильно, что он не мог достать патроны из коробки. Он в раздражении высыпал все патроны в ящик, схватил большую горсть и попытался сунуть их в карман халата. Большая часть посыпалась на пол и раскатилась по углам, но два все-таки оказались в кармане – вполне достаточно для того, что он задумал.
«Бывший писатель», как он сам себя называл, в этот ранний час должен был заняться утренним сочинительством, но то было в другой стране, с горечью подумал старик, а теперь его муза мертва.
Он с трудом поднялся вверх по ступенькам, волоча за собой сделанное в Англии ружье. Он подумал об отце, который так же поднимался в последний раз по ступенькам, решив положить кровавый конец своей невыносимой полужизни. Теперь он знал ответ на вопрос, который поставил много лет назад в рассказе, навеянном воспоминаниями об отце:
– Умирать тяжело, папа?
Теперь он знал, как легко это может быть, если тебя лишили желаний и того, к чему ты худо-бедно стремился.
Он прошел через гостиную в холл, который располагался прямо под спальней Мэри, помедлив у окна, чтобы посмотреть на безоблачное небо и встающее июльское солнце, отражающееся на ряби реки Вуд там, где больше всего лежало камней на дне. Сейчас из реки пили два оленя.
Мошкара крутилась в водяных брызгах, становясь легкой добычей форели, устроившей на нее охоту.
По покрытой утренней росой траве скользили бурундуки, не замечая затаившихся котов старика.
Лысые сарычи летали низко над землей.
Хорошим будет утро для других – тех, кто пойдет на охоту, погулять или порыбачить.
Повернувшись, он вздрогнул, заметив отражение в висящем на стене зеркале, – ему показалось, что он увидел знакомое ненавистное лицо, заглядывающее в окно. Он даже прошептал:
– Криди? Криди, это ты? – Повернулся, но за окном уже никого не было. Он покачал головой. Какая разница, там они или нет? Он так устал оглядываться через плечо. Так устал…
Сеппуку с помощью ружья. Если бы он мог подождать девятнадцать дней, он бы отпраздновал свой шестьдесят второй день рождения.
Дрожащая рука старика опустилась в карман красного халата за первым патроном. Лишенный своих собственных слов, он обратился к другому писателю, с которым его однажды несправедливо сравнили. Он все бормотал и бормотал любимую цитату себе под нос:
– Умереть человек может только раз… тот, кто умрет в этом году, уже не сможет это сделать в следующем.
Фидель Кастро стоял за Финка Вихия, «Дозорной фермой» Хемингуэя, наблюдая, как вдова писателя хлопочет вокруг коробок, набитых бумагами и рукописями ее мужа, за которые она отдала дом и практически все вещи освободителям.
Молодая ирландка, сопровождавшая вдову, развела костер за теннисным кортом и жгла некоторые бумаги – отдельные письма и старые журналы, отобранные миссис Хемингуэй.
Какой же странной маленькой женщиной была эта вдова.
Кастро пытался примерить Мэри Хемингуэй к тому человеку, каким он представлял себе ее мужа, прочитав «По ком звонит колокол» (эта книга всерьез поддержала его в партизанской войне, которую он так успешно вел против Батисты), а затем к тому веселому мужику, с которым он встретился во время рыболовного соревнования, устроенного Хемингуэем.
Мэри показалась Кастро суматошной бабенкой, которая совсем не подходила великому Папе.
Почувствовав за спиной движение, Кастро обернулся. Улыбнувшись иностранцу, закурил новую сигару и махнул ею в сторону маленькой блондинки, суетившейся вокруг драгоценных коробок, присматривая за их погрузкой и сожжением бумаг своего мужа.
