Я стройнее тебя! - [72]

ВЫ НЕ МОЖЕТЕ СОБЛАЗНИТЬ МЕНЯ.

Господи, если Келли не здесь, на тарелке, то где она? Каждый раз, когда Преданная Эвлалия приходит с еще одним великолепным, отвратительным блюдом, Энни спрашивает о Келли, но Эвлалия с ней не разговаривает.

Нельзя сказать, что Энни не старается разговорить ее.

— Неплохо выглядите, — говорит она иногда. Или: — Должно быть, такая тоска работать тут с заключенными. Кстати, я в этой тюрьме одна или нет?

Сухопарая Преданная ухмыляется и молчит. Иногда она смотрит на нее холодными глазами. Иногда занимается делами, намывает стальной унитаз.

Иногда Энни задает вопросы.

— Должно быть, непросто оставаться Преданными. А чему вы, собственно, преданы?

Эвлалия не отвечает. Она никогда не отвечает.

Однажды она попробовала спросить:

— Для вас это религия или как?

Эвлалия бросила на нее бессмысленный взгляд и сделала вид, что ничего не слышит.

Таковы правила. Никто не станет с ней разговаривать, пока она не съест все до крошки и не оближет тарелку. Эвлалия с ней не разговаривает, а Келли нет рядом, и ей так одиноко, что она вот-вот умрет от этого, и самое ужасное, что они будут все так же молчать, даже если она умрет. Она знает, что в этом коридоре работают и другие Преданные Сестры, слышно, как за дверью шлепают по полу их сандалии, но она никогда не видит их и не может с ними поговорить, по крайней мере в коридоре. Здесь никто не поддерживает беседу, и до ее слуха не доносится ни слова, что же до посетителей, то о них можно забыть. Сюда они никогда не придут. В таких местах не навещают родственники. Вот что такое одиночное заключение. На этаже анорексиков ей не давал выйти из комнаты электронный шлагбаум, но она могла встать у двери и выглянуть; иногда по коридору под присмотром крупной, неуклюжей Преданной шла какая-нибудь пациентка, и они махали друг другу рукой; иногда девушка замедляла шаг, и они успевали поговорить. В палату приходила диетсестра; каждый раз, когда Энни выдергивала иглу от капельницы, приходила Преданная, ответственная за внутривенное питание, один раз приходил врач, один раз — психоаналитик Преданных, некрасивая, похожая на колоду женщина, которая спрашивала ее, не хочет ли она поделиться с ней своими страхами. Там к ней заходили разные люди, а в этой камере без окон она теперь непередаваемо одинока. Никто, кроме Преданной Эвлалии, которой поручено следить за ней и кормить ее, хотя бы для видимости, — никто не заходит в камеру Энни Аберкромби и не выходит оттуда.

Более того, Эвлалия сообщила, что с ней никто не будет общаться до тех пор, пока она не начнет есть, и лучше бы это произошло поскорее, а не то…

Вот она, зловещая часть уравнения. «А не то…» Наплевать, Энни живет в соответствии со своими убеждениями, а если понадобится, то и умрет за них. Обжираться в надежде, что вы смягчитесь и станете со мной разговаривать? И не рассчитывайте. Я не отступлюсь и умру от тоски, поняли?

ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ПЕРЕХИТРИТЬ МЕНЯ.

Как же это похоже на этих сволочей. Они дождутся, пока подросток изголодается по общению. И когда ты откроешь рот, туда тут же сунут отвратительное кушанье.

Хорошо. Так что, никто с ней не станет разговаривать, пока она все не проглотит и не скажет «ням-ням»? Ну и пусть катятся ко всем чертям.

ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ИЗМЕНИТЬ МЕНЯ.

Но у них есть особые методы.

Жизнь здесь состоит из постоянной череды сделок, где нужно выбирать «или-или», и она уже совершила их все и уперлась в стену. Вот и последнее предупреждение. Если она не будет есть, они примут меры. Господи, она слышала об этом от Дарвы. Или ты будешь есть, и мы выпустим тебя и разрешим развлекаться вместе с другими девочками, или ты останешься в своей палате, пока не поешь. Или ты станешь есть и наберешь вес, или…

Вот оно и наступило. Она подошла к последней черте. Первым из каждой пары предложенных вариантов она уже не воспользовалась, и теперь она, будто ныряльщица, должна сделать последний шаг. Еще один шаг, и она узнает, что означает то страшное «или».

— Проклятье, — шепчет она, глядя на свои голые руки; следов от пластыря почти не осталось. Когда они с Келли убежали, она оторвала пластырь, который удерживал трубочку от капельницы, и вырвала из вены иглу. Как будто скинув лишнюю сотню фунтов, она бросила стойку с капельницей в палате. Синяк на тыльной стороне ладони исчезает, дырочка от иглы почти зажила. — И о чем я тогда думала?

Они и на самом деле махнули на нее рукой. За все те часы или дни, что прошли со времени побега, никто не потрудился прийти и снова поставить капельницу.

Более того, Преданная Эвлалия, ответственная за кормление самых упрямых узниц, уже поставила крест на Энни. Она входит, не говоря ни слова, оставляет поднос и уходит. Через час она возвращается, смотрит на нетронутую порцию и поворачивается, даже не вздохнув и не пожав плечами (типа, «Ты же себя просто гробишь!»). Она и бровью не поведет, просто поставит в табличке птичку, отметив еще один несъеденный обед, а ведь для Дарвы это означало как минимум огромное поражение, повод для слез и долгих упрашиваний. Для нее, начинающей Преданной, каждый кусочек, оставшийся у Энни на тарелке, был катастрофой, трагедией на весь день. А эта просто рисует птичку в таблице, ставит металлический поднос с тарелками и уходит. Нет ей дела, что Энни не ест. И наплевать ей, чем Энни занимается.