Я стану Алиеной - [54]

Селия отхватила кусок мяса своим длинным ножом (Оливер пользовался тем, что отобрал у грабителя в Бастионе), прожевала его и произнесла:

— «У женщины же был в доме откормленный теленок, и она поспешила заколоть его».

— Ты о чем?

— Так… Мы с тобой разговаривали об Иосифе… Давно, еще после Файта. Помнишь, что он пишет об, Аэндорской волшебнице? Не пересказ Писания, а его собственные соображения.

Оливер задумчиво наморщил лоб:

— Кажется, он назвал Аэндорскую волшебницу примером благородства. Саул изгнал из страны волшебников и гадателей, лишил ее средств к существованию, а она не только исполнила его просьбу, но и заколола, чтобы накормить Саула, последнюю скотину. Причем сделала это совершенно бескорыстно, поскольку из собственного предсказания знала, что Саул назавтра погибнет и, следовательно, никогда ее не отблагодарит.

— Точно. И мне кажется, Иосиф, как ни был он учен, кое-чего не понял. Дело было не в благородстве, а в жалости. Старуха пожалела Саула и разорилась ради своего злодея, именно потому, что знала — завтра ему смерть. К обреченным на смерть совсем другое отношение…

— И кто же из нас обречен на смерть? — Он постарался произнести это как можно спокойнее.

— Думаю, что не ты. Не знаю, но надеюсь… Но я не боюсь такой смерти. Я — это я, но и то, что сменит меня в этом теле, тоже будет мной.

Ее рассуждения при всей ясности отдавали безумием, но и об этом он тоже высказался ровно:

— Твое бесстрашие… не ободряет. В нем есть нечто жуткое.

— А ты не считай меня бесстрашной. Я боюсь очень многого. Я боюсь Святого Трибунала… боюсь насилия… боюсь пыток… — Она подняла голову и очень отчетливо произнесла: — А больше всего я боюсь, что много лет назад один мужчина сказал одной женщине: «Куда бы ты ни пошла, я последую за тобой». Но он не смог этого сделать… И если я все-таки стану Алиеной, я боюсь, что рядом со мной снова будет Найтли.

Спокойствия как не бывало. Он сипло выкрикнул:

— Найтли ненавидел Алиену, ты сама сказала, а я…

Она не дала договорить:

— Мне кажется, он возненавидел ее только после смерти, а до этого просто боялся. И чтобы скрыть от себя собственный страх, внушал себе, что он ее любит.

То, что она сказала, было ужасно. И тем ужаснее, что очень походило на правду. И Селия наверняка достаточно изучила характер своего бывшего учителя и опекуна, чтобы прийти к таким выводам.

Однако знает ли он настолько же хорошо сам себя? Нет, и тьма, порой встававшая со дна его души, пугала его и, может быть, — кто ведает, — также и Селию.

Но страх? Ненависть?

Не было этого.

Она оскорбляла его, обращалась с ним безобразно, но теперь он знал, что сама она при этом страдала сильнее.

Да, ее общество бывало для него невыносимо, он старался держаться в стороне, не дотрагиваться до нее даже случайно, но страх здесь был ни при чем.

Он обнаружил, что снова владеет своим голосом:

— Но я не боюсь тебя.

Она уставилась прямо ему в глаза, упорно, тяжело, но он не отвел взгляда. Отвела она.

— Да. — С какой горечью это было сказано! — Ты меня не боишься. Потому все так и плохо. Если бы ты меня боялся, у меня была бы надежда, что ты от меня отстанешь.

И затем, словно стыдясь всего сказанного, она принялась ругаться, грубо и безобразно, пока не исчерпала весь запас словесности кабака и порта, а Оливер просто сидел и молчал.

Это был плохой финал для вечера, начавшегося с цитаты из Писания. Но вечер на этом не закончился.

Когда они уже улеглись спать, Селия как ни в чем не бывало заявила:

— Я вот все про воду думаю… Что делать будем? Мы-то потерпим, а вот «полководцы»? Их нашей кровушкой напоить мы не сможем, да они и не захотят ее пить. В отличие от полководцев настоящих…

— Если бы я знал, я бы посоветовал.

— А я вот что полагаю. Эта животина, которую мы нынче пристрелили…

— Ты пристрелила.

— Ну, я… не в том дело. Она ведь тоже где-то на водопой бегала. Как ты считаешь, сможем мы найти ее след в траве?

— Попытаться можно, отчего бы нет?

— Если найдем, двинемся завтра по следу. Авось на родник и набредем.

Так они и сделали. С утра выехали по буреющей траве, пытаясь разглядеть, где та распадается. Оливер думал, что в этом блуждании по следам убитого животного есть нечто от простодушия детской сказки. Впрочем, разве все их путешествие не отдавало сказкой или сагой, где цель поисков явлена во сне, назначение их неясно, а мертвые, незримо усмехаясь, следят из-за плеча?

Селия свешивалась с седла, разглядывала землю, разве что не обнюхивала ее, как собака. Оливер следовал за ней, больше поглядывая по сторонам. Как-то раз ему показалось, когда он приподнялся на стременах, что он вновь различает среди травы притекающую с востока дорогу, но Селия отклонялась в другую сторону, значительно левее, и Оливер забыл об этом смутном видении.

Горы неумолимо приближались. На расстоянии они казались суровой крепостной стеной, тянувшейся от восхода до заката. Над ними клубились облака, ненамного светлее гранита скал. Порывы ветра становились все чаще и резче, заставляли кутаться в плащ. Даже когда они добрались до гряды скал и поехали вдоль нее, лучше не стало. Ветер шел поверху, трепал волосы, выжигал слезы из глаз. Темнело.