Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс - [8]

И вдруг покрылись гроздья

Туманом.

Как будто

Бледным лунным ореолом

Полили виноград —

Он побелел,

Засеребрился, —

Как будто солнца жаркий свет

Вдруг запалил мой виноградник

И гроздья

Улыбнулись мне…

Срезай, бросай

Рука

В корзину, ждавшую с тоской,

В нее, стоявшую пустой

Почти что год.

И это ножницам отрада —

Богатство лунное стяжать,

Обилье буйное срезать, —

Сбор винограда!

Все началось… Пер. Я. Хромченко

Все началось, как будто, с ноготка,

А кончилось в гумне — в руке рука.

Вначале был прикосновений след,

А кончилось — «Вот ты…»[8], кольцо, обет…

Он думал просто голову вскружить,

Лукавым языком владел сполна,

Хотел он целовать, ласкать, любить,

А я потом — весь век вздыхай одна!

Но я ловчей, его я проучу:

Поймав разок, уже не отпущу!

Вначале был прикосновений след,

А кончилось — «Вот ты…», кольцо, обет…

Я знаю Пер. Я. Хромченко

Чирикнула птичка в окно при вступлении дня —

Намек: это ты посылаешь привет для меня.

Пушистое облачко в утренней голубизне —

Сигнал: это ты письмецо посылаешь ко мне.

Вот поезд, взывая, свистит из ночной темноты —

Твой голос звучит издалека: здорова ли ты?

Прислушайся — ветер ответ мой приносит во мгле:

Письмо посылаю на бабочки тонком крыле.

Мирьям Бернштейн-Кохен

Мы, матери Пер. автора

Ты вся в поту, в крови,

И вопль звериный

Прорвал твой сжатый рот,

И каждый нерв дрожит, встречая волны страха;

Вонзились ногти в белизну простынь,

Зрачки расширены страданьем, вопрошая:

                        — За что?.. За что?..

Настал твой судный день,

Последний суд настал! —

Зерно зачатья бытия в тебе созрело,

И налилось, и стало человеком,

Рожденным жизнью, чтобы славить жизнь.

И в пурпуре зари

Восходит чудо мира:

            Ты — Мать!

Ты мать,

И в каждой капле молока

Ты передашь ему как гражданину мира

И теплоту души, и доблесть сердца и ума.

И он всосет в себя

Любовь и жалость к человеку-брату.

Из уст твоих услышит,

Что он лишь винтик маленький,

                     Не боле,

В машине жизни, мощной и святой.

Все это он из уст твоих услышит!

Но если ты, вопя,

На труп безмолвный сына

Бросишься в слезах,

Срывая с тела своего одежду

И обнажая груди,

Что дали жизнь ему и мысль, и силу,

И если безразличными глазами

Посмотрит смерть на то,

Что было для тебя отрадой жизни всей,

На то дитя, которое убито

Среди колосьев на твоих полях,

На виноградниках, тобой взращенных,

И между тех садов,

Где ты, струями пота истекая,

Трудилась, и сажала, и растила, —

Так знай же, мать, и ты виновна в том.

Да, да, и ты!

Во всем подлунном мире,

Под равнодушным сводом голубых небес

Вооружен весь мир,

И брат на брата встал,

С корнями вырывая все живое

Из сердца исстрадавшейся земли,

А ты молчишь?

Твоя душа исхлестана бичами смерти,

А ты замкнулась в немоте?

Зачать сумела, выносить его,

Взрастить и выкормить,

Но защитить твою же плоть и кровь

Бессильна ты?!

О мать!

Твой голос громче орудийных голосов,

А руки тверже и сильнее стали,

Так взвей же белый флаг над головою мира!

Руками, что качают колыбель,

Всем телом, знающим любовь и материнство,

Дорогу паровозам прегради,

Вцепись ногтями в страшные колеса,

Везущие в кровавый ад сынов твоих,

И крикни:

— Люди, люди!

Довольно крови и вражды!

Зажгите солнце братства над собой!

Мы братья, все мы братья!

Не для убийства мы рождаем вас,

Но если вы своими же руками

Жизнь праведную будете казнить,

Мы перестанем эту жизнь творить!

О люди!

За мира мир идем сражаться мы —

Мы матери всех родин и детей!..

Иона Волах

Чудовище-серна Пер. Р. Левинзон

И все птицы были в моем саду,

И все звери были в моем саду,

И все пели горечь моей любви.

И чудеснее всех пела серна,

И песня серны была мелодией моей любви.

И голос зверей молчал,

И птицы не кричали.

И серна взбежала на крышу моего дома

И пела мне песню моей любви.

Но в каждом звере есть чудовище

Так же, как в каждой птице есть что-то странное.

Так же, как в каждом человеке живет чудовище.

И чудовище-серна кружилась по саду,

Когда птицы повесили головы,

Когда серна пела,

А звери дремали,

Когда серна пела,

А меня словно не было, когда серна пела.

В тот нежный миг ударила меня по волосам,

И все птицы улетели,

И звери скрылись.

А серна упала с крыши и разбилась.

А я убежала.

И в саду моей любви чудовище запирает

Черную и злую, как забвение, гориллу.

О море, небо Пер. С. Гринберг

О море, небо, окутайте меня туманами,

проникая в марево глаз моих,

Ваши белые чайки прильнут, приседая,

в трепетании крыл к высоким шестам,

чтобы стать парусами живыми на моем корабле.

Осторожные рыбы взлетят отовсюду

осколками стекла, что разбивают на счастье на свадьбе.

Дождь хлынет косой, как будто намереваясь

омыть сладость лица моего в самом начале, чтобы иные

раскрыли потоки уверенные и теплые.

Ай, душа, вихревой ветр. Закружусь кругами.

Остудите голову горячую мою,

Пусть медузы сплетут в прозрачный венок,

стены-ткани сомкнут пеленой на глаза,

чтобы вновь на волнах, словно знак и намек возвращенья.

Шаловливо, легко, пройду спокойная в меланхолии,

Украшенная переливчатыми жемчужинами любви.

Пусть водоросли мантией покроют мне плечи,

что не смогут близкие мои меня уловить.

Мой корабль предстанет — возникновенье его — только единый раз.

Предсномстихи Пер. С. Гринберг

(А пропо Годар[9])

Намекают нам, что вот есть и другой секс.

Хорошо, что кто-то знает об этом, что это есть.